– Порты?
– Одежда, увидишь, объяснять неохота. Словом, пока старшие братья готовились оборонять дом, эта деваха вылезла в окно из комнаты, куда ее, младшенькую, заперли, и отправилась воевать.
– Девчонка? – не поверил Эдгар.
– Говорю ж тебе, там другие женщины. И в их балладах и в самом деле нередки истории о том, как девушка надевает мужскую одежду и идет мстить за родителей или возлюбленного.
– Много навоевала?
Рамон рассмеялся:
– Коня напугала, зараза, своей рогаткой. Я сперва думал – мальчишка, велел было заголить зад, да выпороть как следует. Потом чувствовал себя полным дураком.
* * *
Когда безразличие, навалившееся после смерти брата и посвящения, миновало, Рамон обнаружил, что зол на весь мир. На господина… герцога, навязавшего оруженосцем балованного сынка. На самого оруженосца, который только о бабах и думает. На Бертовина, который то некстати лезет с советами, то не дозовешься, да еще каждый день заставляет заниматься с мечом, точно воспитанник по-прежнему мальчишка. На проклятых язычников, не сдающих город, несмотря на голод и болезни. Иной раз в помощь горожанам пускали по течению бревна с привязанной едой в кожаных мешках, но до цели она добиралась редко, чаще посылки вылавливали осаждавшие. Чуть ли не каждый день в сети, расставленные поперек течения, попадались лазутчики, пытавшиеся или пробраться в город, или, наоборот, выбраться. Все как один говорили о том, что гарнизон ослаб от голода и болезней. Но не сдавался.
Пехота, простолюдины, уже начинала роптать – мол, они гибнут в бесплодных штурмах, пока благородные отсиживаются в лагере. А кто, скажите на милость, раз за разом перехватывает и разбивает войска, которые язычники отправляют на подмогу осажденному городу? Впрочем, разве кто-то когда-то дождался от черни благодарности?
Очередной штурм Рамон тоже принял с раздражением: все как всегда, вперед пехота, а рыцарям остается лишь скучать в очередном бесплодном ожидании. Но, вопреки обычному, гарнизон почти не сопротивлялся. И распахнувшиеся наконец ворота, казалось, стали совершенной неожиданностью для самих осаждавших.
Рамон ожидал боя на городских улицах, града камней из-за углов и потоков кипятка с крыш – словом, всего того, о чем пишут в летописях, повествующих о взятии городов. Все оказалось куда будничней – и страшнее. После того как вырезали последних защитников стен, а те, кто не погиб, отступили в глубину узких улиц, стало понятно, что сопротивляться больше некому. Рыцарь со своим копьем проезжал мимо лежавших тут и там изможденных тел, на которых не было ни единой раны: похоже, что хоронить умерших от голода уже давно некому. Где-то впереди изредка слышались звуки битвы, и оруженосец несколько раз попытался было сказать господину – мол, а мы что же, там воюют, но после того, как Рамон на него рыкнул, – умолк. Потом на них из-за угла вылетела недобитая дюжина солдат, одна из оборонявших город. Но лучники копья не зря ели господский хлеб, и треть нападавших легла, даже не успев подойти на расстояние рукопашной,