Там, в полутьме, у стены, сидел на старом ведре белокурый мальчик, лет семи-восьми, он весь сжался, одежда на нём была сырая, ему было холодно, и он, пошевелившись, чем-то звякнул негромко, всхлипнул и стал кашлять. Сначала Роэ не понял, что это у него на шее, но потом разобрался. На мальчишке был ошейник, и он был прикован цепью к стене. Мальчик большими испуганными глазами смотрел на Роэмана, а тот даже в полумраке сарая разглядел на лице ребёнка кровоподтёки. Но это всё его не касалась, Виталий Леонидович, не произнеся ни звука, закрыл дверь. В сенях было темно.
– Кто? Кто там лазит, а? – донёсся низкий женский голос. – А ну-ка… выходи. Прокляну! Сволочи!
Он открыл дверь из сеней в комнату. В доме было не лучше, чем в сарае, может, чуть теплее, но так же сыро и отвратительно, как и там, только ещё воняло сырым тряпьём и гнилью. А у старой обшарпанной печи в углу грелись четыре огромные, жирные кошки, противные. Все они таращились на вошедшего. А он оглядывал их: ну конечно, как тут без них. Без кошек в таких местах никак.
– Я думал, ты знаешь, – произнёс Роэман, входя из тёмных сеней на свет к окну.
Он сразу увидел её и совсем не удивился тому, что за несколько лет, что они не встречались, она совсем не изменилась. Большая бабища, в куче грязных юбок до пола, не седые, а пегие космы-сосульки, выбивающиеся из-под старого цветастого платка. Она повернула голову в его сторону: так и есть, он узнаёт её глаза, они мутно-серые, в них нет зрачков, плоская морда бабищи в крупных родинках, из которых растут длинные седые волосы, в узловатых, артритных руках она держит трость, бадик, из тех, с которыми ходят многие старухи. Она тяжело опирается на него.
– Роэ, ты? Ты, что ли? – баба, кажется, удивлена.
– Злата, Златочка…, – Роэман обходит комнату, брезгливо осматривает стол с грязной посудой и плохо обглоданными костями, – а ты всё та же красотка.
– А я думаю, что за пёс поганый таскается у меня по дому?
– Раньше ты меня сразу угадывала. Что, потеряла сноровку? Или это я изменился? – миролюбиво начал Виталий Леонидович.
– Изменился. А то нет, что ли? С рылом-то твоим что случилось, а?
Роэман уже и позабыл, что он за последнее время и впрямь немного поменял внешность. И теперь это замечание старухи его, признаться, укололо. Раньше он пропускал мимо ушей любые колкости и оскорбления, но сейчас, когда его лицо стало, мягко говоря, таким непривлекательным, упоминание об этом его раздражало. Впрочем, он уже понял, что его раздражали не только замечания, но и всё вокруг. Он устал. Устал от всего этого. А старая тварь ещё и доливала масла в огонь:
– Ты, говорят, стал служить сильным, да? Правда? – она усмехается. – Не они ли тебе морду скривили?
– Речь сейчас идёт не обо мне, Златочка, – подавив в себе желание переломать ей кости, ну, например, челюстную кость, заговорил он.
– Так чего тебе надо, пёс? – весьма резко говорит баба.
– Мне от тебя? – Роэман хотел сесть на табурет у стола, но посмотрел на него, и ему стало жалко свой плащ. – Мне от тебя ничего