– Чего ты сказал, солнышко мое?
Мишка запрокинул голову и, глядя в голубые мамины глаза, сказал отчетливо и твердо:
– Я хочу, чтобы ты поехала со мной.
Анна приподняла его, поставила на табуретку и стала беспорядочно целовать сына, приговаривая нежные слова.
В избу вошел Иван, увидел затянувшееся прощание и с улыбкой сказал:
– Ну что вы навеки прощаетесь, даст Бог, летом на баркасе с Мишкой приплывем. Анна, одевай сына.
Мишка спрыгнул с табуретки, быстро надел фуфайку, вскочил в валенки, нахлобучил на голову шапку. Мать, как будто пытаясь защитить его от всех грядущих стуж и невзгод, обмотала его голову и плечи большим клетчатым платком. Туго затянула.
– Ну вот, готов наш путешественник. Ваня, я прошу тебя, ты поглядывай за ним, он ведь в каждую дырку свой нос сует.
– Анна, я ведь тебе клятву дал, зря ты переживаешь.
– Лишним напоминание не будет! – Она замахала рукой на Ивана, когда он сделал попытку что-то ответить.
Мишка стоял у двери, смотрел на то, к чему так привык: стол в простенке, над столом икона на полочке, с маленьким расшивным полотенцем, скамьи вокруг стен, большой сундук и у кухонной перегородки железная кровать. Из-за занавески над русской печкой грустно поглядывал кот Василий, словно прощаясь с Мишкой навсегда.
В санях Мишку запаковали в тулуп, ноги укрыли овчиной, Анна открыла ворота, и повозка медленно и тяжело выехала со двора.
– Иван, а ты зачем в центр поехал, тебе в другую сторону.
– Я в сельпо заеду, там мои покупки; порох, пули. Мы их вчера упаковали, но не в дом же везти такое опасное приобретение.
Сани заскрипели по снегу, Мишка до самого поворота видел, как мать смотрела им вслед.
Проводив брата и сына, Анна вошла в дом. Щемящая тишина пронзила ее. Женщина присела на табуретку, не заметив, что забыла закрыть дверь, и тепло, что с вечера еще оставалось в доме, вытекало на волю и отчаянно сливалось с морозным воздухом. Кот Василий прыгнул к хозяйке на колени и посмотрел ей в лицо, словно спрашивал – где Мишка?
На подоконнике, рядом с алеющими цветками герани, лежал листок бумаги, но котором рукой сына был нарисован самолет. Одного взгляда хватило, чтобы увидеть лицо Мишки, старательно раскрашивающего звездочку на крыле чудо-машины, от усердия высунувшего кончик языка. Анна взяла листок и прижалась к нему щекой. Что же она натворила? Сына отдала! Конечно, родному брату, но все равно – при живой-то матери! Жив бы был Степан, что бы он сказал?
Женщина подошла к иконе и вздрогнула, заметив, что Богородица осуждающе, сурово смотрит на нее. Жалость к себе, к Мишке, ко всему страждущему миру выплеснулась из глаз Анны со слезами. Мысль о своем предательстве разрывала ей сердце, пальцы тряслись, мысли путались.
Как она могла поддаться на уговоры? Господи, что же она наделала? Как людям-то в глаза глядеть? Да причем тут люди? Как она сама будет жить, не видя светлого, родного лица сына, не слыша его искренних, утешительных слов, не ощущая маленьких добрых ладошек его на своих