Она знала, что это последнее признание было для него рискованным. Вот это я вместо мы скучали. Как лесная рысь, перевернувшаяся на спину и открывшая мягкое брюхо.
Она улыбнулась ему одной из прежних улыбок, со всем сладким грузом общих воспоминаний детства – записки мелом на доске, венки из незабудок и босые ноги в ручье.
Но она была уже не той, которая уехала несколько лет назад.
Она опустила глаза на свою книгу. Словно та служила ей щитом – от изможденного, серого отца, от прогнившей крыши хижины, от наступающей зимы.
Книжка. Защита от всего этого. Довольно жалкий щит.
– Это одна из книг мисс Хопсон, – сказала она. Дирг знал это.
– Как она?
– Ей нравится преподавать в Барнарде. Она привыкла жить в Нью-Йорке. Думаю, она бы сказала, это стоило всех тех лет, которые она провела здесь.
– Я помню, как она давала тебе всякое, чтобы читать твоей маме, пока она лежала в лежку. Тогда-то ты и начала говорить, как она. И думать, как она.
Это было правдой. Мисс Хопсон позволила Керри ходить в школу с четырех лет – с тех пор, как она начала сидеть на школьном пороге, как пришитая. И все годы мисс Хопсон посылала с малышкой домой свои собственные книги – чтобы та прятала их от отца и читала своей прикованной к постели матери. Это стало спасением для Керри – и для ее мамы.
В голосе Дирга появились хриплые нотки.
– Она была хорошая.
Именно эта хрипотца в его голосе, снова напомнившая об их прошлом, и эти горы заставили Керри повернуться к нему.
Голубые глаза над загорелыми щеками. Жесткая шершавость домотканой рубахи, выкрашенной вручную, в горных традициях – она так скучала по всему этому все два года. Вечный намек на бороду, чуть темнее, чем волосы на голове. Капли пота на широком лбу. Он прошел несколько миль, ища ее – наверное, начал с хижины, где близнецы отправили его в город. Наверняка он шел по следам ее городских ботинок.
Он проследил ее взгляд в сторону замка.
– Ты хочешь быть одной из тех, кто приедет сюда жить?
– Нет, конечно.
Но она ясно представила себе эту картину: женщины в сверкающих платьях, увешанные гирляндами рубинов, бриллиантов и жемчугов, спускающиеся по длинному пролету лестницы, которую им никогда не придется мыть. Женщины, которые не варили репу все утро, подолы юбок которых оторочены кружевом, а не приставшими ошметками сена и навоза.
И тут же мужчины, лица которых не сморщены от многолетней работы на палящем солнце или морозе, манжеты их рубашек без единого пятнышка, они не воняют коптильней, перебродившей кукурузной соломой и подгнившим овсом. Мужчины, которые кланяются дамам.
Дирг сморщился.
– Так и смотрят поверх своих чертовых носов. Как будто, если какой-то урод может купить себе землю, будто лорд, все остальные вокруг становятся его крестьянами. – Он буквально искрился негодованием. – Ты же понимаешь, что тут происходит, да? Мы с тобой превратились из тех, у кого была своя ферма неподалеку от стройки