и моим (не единственным), и кинопроката
что ты любишь? ты любишь ромашки? вот два билета
на ромашки: мы сядем смотреть, будет весело
может быть, три билета, я ещё не решила
мне вообще-то плевать на все эти деления
важно только молчать, улыбаясь по капельке
и идти в пряном сумраке в низкие улицы.
я могла рассказать бы так много о местных
я всё знаю, ведь правильно – мы не знакомы
это всё, что мне нужно. ну разве что только —
позже
наружу
Мне не вполне понятны механизмы смеха и нежности.
Не удивляйся, что я ставлю их в один ряд, – так правильно,
как когда на твоём капюшоне не разглядеть меха под снежными
бумерангами.
Нет, я совсем не желаю тебе гулко мёрзнуть под белыми сводами,
принимая на свой счёт всё то, что, уснув в тихий лёд, разлетелось.
А слетится назад – я вернусь в девять лет, в Подмосковье.
Воспротивится разве что тело.
И за домом с другой стороны тень, как средство от горла, окутает гул,
отлетающий брызгами – в травы – от крыльев томящихся мух,
сладострастных стрекоз. Их присыпало теми, кто мёртво и кругло заснул;
разморённому солнцу открыта, как мяч или пух,
Невесомость их тел; как резиновый мяч, будто пух в золотистой пыльце,
они будут кружиться куда-то, и цель, и маршрут, и пути точно зная.
И я тоже всезнающа. Я вдруг всё поняла, шевеля зубочисткой в лице,
знаю, как и зачем разбудить дождь заранее.
Но насколько же прост незатейливый этот наш – мягкий и тёплый – секрет;
под круги век, смеясь, прячу взгляд, как под две древнеримских монеты.
Не дыши, и услышишь, как самое главное, тихо шурша и вращаясь, идёт по земле.
А услышишь – и вдруг догадаешься – да – подари мне ракету.
А камыш не похож на ракету: как жарят на ветке суфле над чуть асимметричным огнём
(он от этого только милее), точно так же камыш собирают из высохших веток, пирожных «картошка»,
и непреодолимости их единения. И как только, в камыш превращаясь, пирожного вкус, зелень ветки умрёт,
всё в обратном пойдёт направлении. Это несложно.
Чуть прикрыв взгляд округлостью неба,
я слышу всё разом; в полусне мне мерещатся пух и резиновый розовый мяч.
Знаешь (не обижайся, ей-богу, что я улыбаюсь), – но если тебя бы и не было,
я была бы счастливой; всё сущее так бы хотело уметь забывать,
знаешь, по-настоящему, —
только вот это возможно в известных нам космосах вряд ли.
Так что, как бы то ни было, ты остаёшься родным,
пряно-яблочным сном на весь здесь отведённый мне день;
на твоём капюшоне не видно ни меха, ни снега – одни бумеранги,
на которых ты сможешь вернуться всегда в летний вечер за домом, в тягучую тень,
прикоснувшись к которой, всё сущее – знаешь, как паззл, – составит одно.
Мои лета – даже когда почему-то чуть дальше ты – дремлют между тобой – неизменно –