– А по мне, один хрен, – чуть подшипники первой порцией смазав, наконец-то Валерка свой мыслительный и речевой механизм с пробуксовкой в движение приводит. – Что московский хозяин, что нынешний. Что Савчук был, что Буров. Все как рыба башкой об лед. Мы и так по полгода зарплаты не видим.
– А увидим – хватает на две поллитровки.
– Вот именно. Так что пусть хоть китайцы приходят. – Зло Валерку берет непонятное: прямо хочется даже, чтобы гикнулось все поскорее, окончательно, вдрызг, лишь бы так, как сейчас, не тянулось, беспросветно, паскудно. – Ведь и так уж на дне, так что хуже не будет.
– Ну даешь ты, могутовец! – Степа зенки выкатывает. – А завод как, завод? Что отцы наши строили?!
– А сейчас что завод?
– Да стоит сейчас, в смысле вот дышит! Буров хоть производство-то держит. А придет этот банк? Пустит все с молотка! Черным ломом, отходами, силикатной продукцией. Вторсырьем за бугор. Разберет комбинат по кирпичику! Нас вот, нас, работяг, всех уволит под корень!
– Это что, целый город? Двести тыщ, что ли, всех человек, что вокруг комбината? Не бывает такого! В природе! – Мишка вправду не верит – все равно как к могиле его подвели и кивнули: ложись.
– А санация – слышал такое? Оборудование тупо распилить и продать – и на Фиджи с бабосами – тусоваться красиво! Вот что им, москвичам! Саранча! Я чего… надо грудью всем встать за завод, монолитом.
– Это что ж – за Чугуева?
– За Чугуева, да! За него вон, Чугуева! – на Валерку кивок. – Вот за этого – не за того. За самих вот себя!
– Это что значит «встать»? Есть вообще-то закон – кто считается собственник. Если все по закону, то что ж мы? Мы ж в законах ни в зуб все ногой.
– Да закон – как дубина, чтоб нас ей гвоздырить. Они ж сами себе его пишут, под себя, чтобы недра из России высасывать. Поросенок вот этот специально, чтобы людям простым не понять… – Степа чмокает воздух слюняво, с досадливым присвистом, показав им Гайдара пухлявого. – Ну а мы чего, а? Нас… а мы терпим? Вон шахтеры – молодчики: общей массой всегда за свои интересы, как штык, до Москвы всем Кузбассом доходят. Ну а мы чего, мы?! Тоже можем потребовать. Уважения, сука, к человеку труда! Ну, что скажешь, Валерка?
– А ему, может, сладко при порядке-то нынешнем, – поддевает Митяй. – Брат лопатой гребет все, что мы наварили.
Хмель чего-то не брал, и не чуял Валерка гудения крови в себе, ожидаемой радости высвобождения души из-под спуда. Он впахивал, а жизнь его не продвигалась никуда, так и застряв на личном унизительном безденежье и на позорной слабости, падении общего всего. Раньше ведь каждая загрузка, каждый выпуск, каждый забитый гвоздь и каждая проглоченная макаронина – все приближало время наступления на земле какой-то всеобщей, окончательной правды всех русских. А теперь, что теперь? Решили: то было неправдой, все советское, баландой для скудных рабоче-крестьянских мозгов, пустыми лозунгами только, чтобы некормленые рты законопатить? Ну хорошо. А что взамен?