– Смотри, Валер, обратно сейчас вот заперцуем, как просил! – как с островка, со льдины, беззлобно-обреченно ему в спину.
Куда бредет – не знает. Полсотни даже метров в звенящем оту пении не пробрел, как новый топот сзади, табун нахлынул новый, потащил, врубили под ногами словно ленту транспортера: бежит со всеми вместе, не зная, за кого – Угланова, Чугуева, – плечами и ребрами бьется о камни катящихся плеч и голов, и встречная лавина на них, как под уклон, срывается в молчании… схлестнулись и вошли, как вилы в вилы. Сгорели все вопросы, как спичка отсыревшая во мраке, и снова он, Валерка, рубит лес, взбесившейся проходческой машиной дорожку пробивает в хрипящей и надсадно кхыкающей массе, чугуевцам наотмашь челюсти круша, углановцам раскалывая ребра – все без разницы. И вот уже один – прошел насквозь всю кучу. Не видит и не слышит, не хочет даже знать, чья верх взяла, вбирает только воздух непрерывно со сладкой распирающей болью: болит – значит, живой он, настоящий. И снова налетели со спины, объятиями сковали, радостные очень:
– Свои, свои, Валерка! Ну даешь! Уделали углановских как нехер! И ты опять, вот ты! Машина наша врубовая, сила! А мы уж было думали, что все, Чугуева в больничку положили! А он, Чугуев, вот – стоит опять и машет! – И рожи все знакомые до трещин, до прожилок – Митяй, Мишаня, Викыч, с борзыкинской бригады все ребята, с кем языком глухонемых давно уж научился возле домны изъясняться… ну и Степаша тут же, главный закоперщик, вот разжигатель бунта – как же без него? – Нет, ну откуда столько их, углановцев?! Плодятся почкованием – Угланову поверили!.. Да ты чего, Валер, как неродной? Ну не сегодня – завтра выдавим паскуд! Они ж врасплох нас, светом ослепили – только из-за этого!.. Куда, куда?! В обход давай! Не вырвемся!
И вместе – вдоль бетонного забора. И по шлаковой куче на гребень. И с гребня – кубарем по склону, сквозь кусты. Прокатились и вырвались прямо к черной реке. Продышались, поправились.
– Ты, Валерка, давай, – на ходу выдыхает Степаша, – завтра утром опять приходи. Без тебя нам никак, ты – наш главный таран. Если мы перед ними прогнемся сейчас, то уж больше не встанем. Эх, Угланов, ну сука! Половине народа башку задурил! Про подъем производства, рабочую честь! Крысолов, блин, умеет на дудочке! И вот, главное, да, половину под зад с комбината, признает это, сука, в глаза, все он так и задумал… и что?! Все равно половина за ним: увольняй нас, москвич, мы согласные! Это мозгом каким вообще?! Так что завтра как штык чтоб, Валерка!
И во что-то в Валерке попал: прохватило волной безнадеги и злобы на бессмыслицу этих штурмовых их приливов и отливов с завода, на какую-то безличную, непонятную, неумолимую силу, что магнитит их и волочит, куда надо ей и куда ему лично, Валерке, не надо. Молотить с первобытным озверением своих, вот одной с собой крови, породы – оно ему надо? И рванулся, попятился от дружков-собригадников, как от чужих, зараженных, засаженных в новое тело:
– А идите вы все со своей