– Это что же выходит? Что ли, наши нас продали, москвичам – комбинат?
– Ну а что, для того и сосали из нас эти акции: «Продавайте давайте правлению».
– Вот своих теперь продали, суки!
– У них нету своих! Только брюхо их собственное!
– Трудовой человек для них мусор. Шлак, который из домны сливают.
– Все, пропал комбинат. С молотка нас теперь москвичи.
– О, о, о!.. Поглядите, выходят, – поднимается гул, уплотняется воздух, прет тугой стеной от рабочей несмети навстречу появившимся членам правления. Первым тащится будто не собственной силой председатель Совета могутовских директоров жирномясо-одышливый Буров, не вертя и не двигая будто не собственной, пересаженной и не прижившейся, наново скверно пришитой ему головой, отрывая с усилием ступни, продвигаясь как будто по разъезженной глине к оставшейся от Первомаев кумачовой трибуне. Следом Саша Чугуев – вот кто все решает, все давно уже поняли на комбинате до последнего чернокотельщика, – молодой и стремительный, гладкий, лощеный, из рекламы про брокеров: галстук, костюм, льдинки тонких очков, телефон портативный с антенной… Ну и свита за ним – Кузьмичев и Лощилин, Васнецов и Остапенко, все. Что-то сделалось с ними, заболели одной на всех, им самим до конца не понятной болезнью, только ясно: само не пройдет, неизвестно чем ле чится, есть ли вот такая вакцина вообще. Морды, морды кривились от необходимости что-то противное, нестерпимо вонючее вот сейчас проглотить, пересилиться, выпить и все-таки вылечиться, всплыть и вынырнуть из-под льдов с разеваемым на полную ртом.
И стоял Буров скорбно, как будто над невидимым гробом с дорогим человеком: не найти такие слова, чтобы высказать… и – как молния преобразила ударом его – сделал шаг и возвысился над рабочей массой один:
– Товарищи, ребята, мужики…
– Заговорил – «товарищи», – в ответ ему прислали по рядам. – Вчера-то господами вроде были.
– Могутовцы! – Настроил голос так, чтоб все увидели у него на лице заигравшие отблески первых мартеновских алтарей комбината. – Мы вас сейчас собрали здесь, чтоб объявить: враждебные тучи сгустились над нашим заводом… Все было как: одной половиной акций до сегодняшнего дня владело государство, второй половиной – мы, правление и рабочий коллектив. И вот те акции, которые принадлежали государству… сорок девять процентов… вот их правительство решило продавать с аукциона… – и сморщился от нестерпимой ненависти, – передает их частному инвестору. Московскому коммерческому банку, «Финвал-инвест» такому, понимаете? В обход нас с вами, сталеваров, не ставя нас в известность вообще! Это Чубайс, – назвал им зло по имени. – Между собой решили все в кремлевских кулуарах. И значит, что? Чья власть теперь на комбинате? Кто