Краеугольный камень. Аида Рашидовна Ланцман

того же дня, когда остальные улеглись на ночь, устроившись в вырытых ямах рядом с машинами под камуфляжной сеткой, Стивен нашел Эбигейл на заднем сидении их «Хамви» и, не раздумывая, сел рядом, заняв собой все свободное пространство. Эбби часто полушутя жаловалась на то, что Стива было слишком много во время непродолжительного отпуска, который они провели вместе. Стив вспоминал дни, проведенные на Кубе, ночи в отелях, ослепительно белый песок, липнущий к коже, безнадежно смятые простыни, то, с какой страстью Эбигейл делала снимки в Гаване на площади Революции и разглядывала граффити. В череде этих дней, которые смешались в памяти Стива, когда они занимались любовью, пили «маргариту» на пляже и колесили по стране на арендованной машине, Эбигейл и жаловалась, что Стива слишком много. Он занимал большую часть кровати, пышущий жаром, как печка в автомобиле, прижимался во сне и крепко держал, будто боялся проснуться и обнаружить потерю. Он заполнял мысли Эбигейл, не давал ей думать, и Эбби злилась на него, будто бы Стив был в этом виноват. «Клянусь тебе, Стив, – однажды сказала она. – Я пропала. Я снова пропала».

      Стив много думал о любви. О том, как она порой несвоевременна, многолика и многогранна, как бесконечна, как равнодушна и несправедлива, как уродлива и иногда жестока. Но, если не брать в расчет все это, именно любовь и есть становая жила, альфа и омега, начало и конец, краеугольный камень. Рождение, жизнь и смерть невозможны без любви.

      Стив никогда не спрашивал Эбигейл о том, кого у нее отняла война, потому что считал, что, если заговорит о нем, о том призраке и жертве министерства обороны США, все пойдет под откос. Пока Эбби сама однажды не заговорила. Она рассказала Стиву все, не боясь ранить его сердце и чувства. И тогда Стив понял, что любовь – это первооснова всего. Не люби Эбигейл погибшего в Афганистане капрала морской пехоты Джеймса Харриса, ничего бы этого не было.

      Эбигейл прихотливо изогнула брови и усмехнулась, когда Стив устроил затылок на жестком подголовнике и взглянул на него сквозь опущенные ресницы. Усмехнулась и вернулся к книге, которая занимала ее весь день. А Стив смотрел. Смотрел на нее, подмечая мелкие детали, впитывая в себя все ее изменения, потому что совсем недавно услышал отрывок разговора Сукре с Уистлером. Сукре сказал: «Если война – это лекарство против морщин, то почему все лицо лейтенанта покрыто ими?» Уистлер ответил, что это от того, что ему не хватило смелости погибнуть молодым.

      У Эбигейл были морщины. В уголках глаз и на лбу. Ее губы были безбожно обветренными, а кожа загрубела от нескончаемых ветров и безжалостного солнца. На ее шее висел новенький, блестящий в тусклом свете фонаря армейский жетон и затертый крест, который принадлежал тому, кого Эбигейл любила. Тому, кто ворвался в ее жизнь, а теперь лежал под крестом на ветеранском кладбище в Вашингтоне. Кресты были всюду. Куда бы ни взглянул Стив – кругом кресты. Перекрестие прицела винтовки напоминало ему, о чем не надо было вспоминать. Распятие на шее Эбигейл, как