– Быстро встать или я стреляю на поражение!
– Я… я стараюсь…
– Молчать!
Хорошо, что ребята подхватили, а то бы упал, а там знай, что у этих озверевших чекистов на уме: могут и пристрелить, судя по началу общения.
Закончив проверять оставшихся, старший патруля скомандовал:
– Всем задержанным на-а-а-ле-е-ево! Шаг вправо, шаг влево – попытка к бегству. По закону военного времени расстрел на месте. В пути следования не разговаривать, по сторонам не смотреть! Ма-а-рш!
Нестройная колонна тронулась с места и запылила, оставляя свои кастрюли и чайники новым хозяевам, которые немедля приступили к дележу свалившихся на них ёмкостей. С каждым пройденным шагом всё больше пугающих мыслей лезло в голову. Внезапно послышался протяжный вой и треск пулемётных очередей, потом вниз полетели чёрные точки, которые стали рваться на территории станции с оглушающим звуком. Потомки Железного Феликса втянули головы в плечи, но строй их не дрогнул, и ни один арестованный из этого строя не вышел. Внезапно на воздух взлетело несколько вагонов гражданского эшелона, попасть в который для того, чтобы предъявить документы, рвалась большая часть задержанных.
Вооружённая охрана больше никого не пугала. Там, в этих взмывших к небу, разорванных в клочья вагонах были их жёны и дети. Презрев опасность собственным жизням как со стороны самолётов, продолжающих скидывать свой смертельный груз, так и со стороны стражников, немедленно нацеливших им в спины дула своих карабинов, арестованные бросились к горящим останкам вагонов. Пытаясь спасти хоть кого-нибудь, люди принялись раскидывать обломки голыми руками, а на их головы, кружась, падали всё новые и новые горящие и просто обугленные куски прошлой жизни, в которой они были вместе со своими семьями.
Патрульные начали отгонять людей прикладами, но никто не отходил. Тогда открыли огонь на поражение, и два человека замертво упали там, где ещё несколько секунд назад они пытались своими обгорелыми от кучи полыхающих обломков руками откопать хоть кого-нибудь. Всё было кончено, выжить никто из обитателей этих вагонов не мог. В этом не было никаких сомнений. На месте состава догорали обломки, раскиданные между несколькими воронками, в которых тоже были видны всполохи пламени.
Плачущие люди возвращались в строй. Им даже не дали проститься с прахом погибших. Только карабины патрульных грубо и жёстко втыкались им в спины, заставляя выдерживать темп. Это было страшное чувство опустошения. Внутри всё выгорело дотла, собственная судьба больше никого не волновала. Люди не понимали, для чего жить. Они больше не были кому-то нужны, только взвод красноармейцев, собирающих своих раненых, бросал на них взгляды. Но и им не было до арестованных никакого дела.
Через триста метров нестройная колонна остановилась. Прямо посередине поля стоял стол, за которым восседал