Романтик ты, Митька, как и дед твой!
А потом… За что боролись, на то и напоролись. Впрочем, все это можно было предвидеть. Ненастным январским утром 1931 года, в кафе к Дмитрию подсел человек с невыразительным, будто смазанным погодой, лицом.
– Месье Вощинин? Дмитрий Юрьевич? Я, видите ли, в известном смысле являюсь поклонником вашего таланта…
Вербовка сотрудником ИНО НКВД произошла вполне буднично, без особых метаний и душевных терзаний. Для начала Дмитрию посоветовали постараться вступить в РОВС, от чего пришлось разругаться с дедом вдрызг. Бедного старого профессора едва удар не хватил. Может быть, стоило ему сказать правду? Но это Федорчук полагал, что стоило. Точнее, он твердо знал, что стоило послать «товарища в штатском» куда подальше. И не потому, что Федорчук так любил белогвардейцев. С какого бодуна ему их любить? Просто пришлось соприкоснуться некогда, еще в Афгане, с «Конторой», и воспоминания о товарищах чекистах остались у него не самые лучшие…
Впрочем, карьера Дмитрия Вощинина в Русском общевоинском союзе сложилась в некотором смысле удачно.
Дмитрий Вощинин, редакция журнала «Часовой», Париж.
Май 1933 года
Взбежав по лестнице на второй этаж, Дмитрий буквально с разбега столкнулся с главным редактором.
– Миль пардон, Василий Васильевич! Ради бога, простите! Мне нельзя быть таким рассеянным, – он восстановил равновесие и вежливо склонил голову в знак извинения и приветствия.
– Полноте, Митенька. Не казнитесь, – отечески усмехнулся в ответ Орехов. – Не иначе статью новую обдумывали?
– Да. В следующий номер надобно успеть.
– Сознайтесь, это будет нечто инфернальное? – заговорщицки подмигнул редактор и даже причмокнул губами, как бы предвкушая будущую статью. – Нечто этакое, – тут Орехов как-то по особенному повернул полураскрытую ладонь, – о зверствах кровавых чекистских палачей?
Ответить Дмитрий не успел, «патрон» сменил тему, как умел делать, кажется, он один.
– Впрочем, я отвлекся, – лицо редактора вдруг поскучнело, – как раз хотел пригласить вас, Дмитрий Юрьевич, к себе. Есть серьезный разговор.
Переход от покровительственного тона к сухому официальному языку ничего хорошего не предвещал.
«Не суетимся. Улыбаемся. Вот идет по коридору старшая машинистка, игриво машет рукой, старая перечница! Так. Улыбаемся и машем в ответ. Какого рожна ему от меня потребовалось? Все чисто. Связник добрался нормально. При передаче нас никто не видел. Улыбаемся и машем».
– Присаживайтесь, Дмитрий Юрьевич, – начал «главный», когда они оказались в его кабинете. За закрытой дверью, так сказать. –