Охра. Екатерина Гейзерих

будто уже умерла. От него пахло куриными котлетами, он был высок и неуклюж, с носом, а не клювом, что не предвещало ничего хорошего, но она выбрала его, упав на крышу, ослепленная солнцем. И она поверила в то, что человек может измениться, потому что не было иного выхода, кроме как поверить. По крайней мере, о другом Охра не знала.

      Лапка, вокруг которой обернули проволку, болела, как подбитая. Все внутри птицы знобило и ныло, шатало её и резало насквозь, но она молчала, как молчат льдины далеко на севере, степенно проплывая мимо смертных людей. Молчала. Молчала! Протяжное тоскливое "кар" будто не от ворона исходило, а было пророчеством небес.