Мой фонарь погас, но я продолжал бежать. Мне слышались голоса, и вой, и эхо, но, перекрывая все, раздавался усиливающийся звук коварного, мерзостного, стремительного бега; он постепенно рос и рос, подобно закоченевшему, покрытому пятнами трупу, который тихонько вздымается над маслянистой рекой, текущей под бесконечными мостами из оникса к черному гнилостному морю.
Что-то с разбега налетело на меня – что-то мягкое и пухлое. Должно быть, это крысы; тягучая, студенистая голодная армия, для пира которой подходит и живое, и мертвое… Почему бы крысам не пожрать де ла Пора, подобно тому, как сами де ла Поры пожирают то, что запрещено?.. Война пожрала моего сына, черт бы их всех побрал… а огонь проклятых янки пожрал Карфакс и спалил старого Делапора и нашу тайну… Нет, нет, я не дьявольский свинопас в зловещем сумеречном гроте! У этой одутловатой, похожей на гриб твари не может быть лица Эдварда Норриса! Кто сказал, что я де ла Пор?.. Это вуду, говорю я вам… пятнистая змея… Будь проклят, Торнтон, я покажу тебе, как падать в обмороки при виде того, что содеяла моя семья!.. Ублюдок, негодяй, я научу тебя разбираться… за кого ты меня принимаешь?.. Magna Mater! Magna Mater!.. Atys… Dia ad aghaidh’s ad aodaun… agus bas dunach ort! Dhonas‘s dholas ort, agus leat-sa!.. У-у-у… у-у-у… р-р-р-р… ш-ш-ш-ш-ш…
Вот что, по их словам, я говорил, когда три часа спустя меня нашли лежащим на пухлом полусъеденном теле капитана Норриса, а мой собственный кот прыгал и кидался на меня, стараясь вцепиться мне в горло. Сейчас они уже взорвали Экзем-Прайери, забрали моего Черномазого и заперли меня в Хануэлле, в этой комнате с решетками, вполголоса переговариваясь о моей наследственности и о случившемся в усадьбе. Торнтон находится в соседней палате, но мне не разрешают с ним говорить. Большинство фактов, имеющих отношение к обители, пытаются скрыть. Когда я заговорил о бедном Норрисе, меня обвинили в отвратительном поступке, но им всем следовало бы знать, что я этого не делал. Им следовало бы знать, что это крысы; скользкие, стремительно бегущие крысы, чьи шаги не дают мне уснуть; дьявольские крысы, шуршащие за обивкой этой комнаты и ввергающие меня в еще больший, чем прежде, ужас; крысы, которых они не слышат; крысы, крысы в стенах.
Изгой
Барон всю ночь ворочался в постели;Гостей подпивших буйный пляс томилЧертей и ведьм – и в черноту могилТащили их во сне к червям голодным.
Несчастлив тот, на кого воспоминанья детских лет наводят лишь уныние и страх. Увы тому, кто помнит только долгие часы уединения в огромных мрачных залах с тяжелыми портьерами и сводящими с ума рядами старинных книг или одни безмолвные бдения в сумеречных рощах среди причудливых, гигантских, лозами отягченных дерев, безмолвно простирающих изогнутые ветви в вышину.