– Какая большая кукла!
– Он – твой племянник, – сказал Пал Палыч, – это сын Танечки. И Володи.
– Можно, я его поглажу? – Лёва поднес ребенка еще ближе, – мальчик. Я всегда хотела братика. Мальчик, какой маленький мальчик! Все молчали. – Папа, – Мона Ли приподнялась, – я очень хочу есть. Очень хочу есть.
Тут же Инга Львовна с Таней бросились на кухню, а Вова забрал сына, и, уходя, бросил Пал Палычу:
– Совсем с ума сошли! Она ж ненормальная! А уронит…
– Вон пошел, мерзавец, – так же тихо сказал Пал Палыч.
– Да завтра же уедем, психушка, а не семейка, – Вова шел и говорил на ходу. – Ребенка в ящике держат, сумасшедшую какую-то привезли, Мона Ли, видишь ли? Мона! Офигеть… Орск – город контрастов. Таня! Я на вокзал, за билетами. – Стихло, на кухне Танечка резала колбасу, нож сорвался, она порезала палец, и сунула в рот:
– Ба, отнеси ей. Она без хлеба ест. – Инга Львовна села рядом с кроватью. Пал Палыч так и стоял в дверях, а Лёва уже раскладывал на маленьком столике порошки в пакетиках:
– Будем пробовать гомеопатию, теперь сильные препараты отменим. -Мона взяла кусок колбасы, надкусила и вернула бабушке:
– Кровью пахнет. Не буду.
– Обостренное обоняние, – отметил Лёва в блокноте, – это возможно, такая реакция – она была на искусственном питании. Очень-очень любопытно. Прибежала Танечка;
– Вот, Мона, смотри – твои любимые, – открытая баночка крабов, переложенных плотной бумагой, стояла на тарелочке.
– Дай, дай! – как в детстве зачастила Мона, и Таня, разворачивая полоски, кормила Мону – с руки. – Пить, дайте пить, дайте мне пить, – Мона стала повторять слова, будто не надеясь, что их звучание услышат.
Спали беспокойно. Зять никаких билетов на Москву не купил, решил завтра пробовать договориться с проводницей, Танечка кричала, что он дурак – с грудным ребенком мерзнуть на вокзале, тогда Вова разозлился и сказал, что уедет один. Гитару не забудь, папаша, – Таня укачивала Кирилла, – приеду – разведемся!
Инга Львовна прислушивалась к своему сердцу, будто теперь оно, сердце, стало жить отдельной от нее жизнью, – подвело ты меня как! жаловалась она сама себе, – вот уж, не ожидала! Инфаркт! И теперь курить запретили! Видишь, до чего ты меня довело? И пить – только красное вино, и только на ночь, и только рюмочку! Какая ж теперь жизнь, скажи мне на милость?
Пал Палыч ворочался с боку на бок, от сбитых простынь было несвеже, болела голова, чудились чьи-то крики, хлопки дверей, звук спускаемой воды. Поймал себя на мысли о том, что неплохо было бы сейчас оказаться одному, или вместе с матерью, в их стареньком доме на окраине Орска, куда мама бежала из Харбина. Все семейные альбомы, книги, милые безделушки и даже сервиз – все так и стояло не распакованным, после продажи дома. Кому я все это отдам, горько перебирал в уме семейные реликвии Павел, – кому? Танечке – в Москву? Моне? А как теперь с ней, с Моной? Школа? Как? Не было ответа на вопросы. Нужно было