Все эти рассказы, постепенно доходившие до мирного монастыря, полностью перечеркивали тот образ Дьявола Лангедока, который, казалось, навеки поселился в душе Дом. Теперь, сначала тихо, потом все громче, в Лангедоке зазвучали хвалы этому странному и загадочному человеку в черной маске и белом плаще с черной розой; и могла ли Доминик не верить этим славословиям? Все чаще вспоминалась ей подслушанная ею фраза де Брие, обращенная к герцогу в спальне сестричек: «Король не спасет вас, если станут известны ваши мысли и, что еще опаснее, -ваши деяния…»
Все встало на свои места, – и сейчас она понимала, о каких деяниях говорил тогда молодой граф. Понимала – и начинала уважать человека, который смог, не побоявшись гнева отцов церкви и самого Папы, спасти и защитить столько невинных душ.
Она уже ждала новых известий о Черной Розе, о его подвигах и славных делах, – и каждая новость была подтверждением его благородства, честности, верности рыцарскому долгу.
Как теперь был понятен Дом смысл его девиза: «О, честь, будь спутница моя…»! Кольцо с вырезанною на нем монограммой герцога она по-прежнему носила на цепочке на груди. Раньше оно жгло ей кожу, как клеймо, поставленное чьей-то жестокой рукой; но теперь, казалось девушке, оно греет её и защищает, подобно амулету, подаренному добрым другом.
Научившись в монастыре вышиванию, первую свою работу девушка посвятила герцогу, – она вышила черную розу и его девиз, вспоминая с горькой улыбкой, как когда-то во дворе замка Руссильон растоптала их ногами. А сейчас она как раз заканчивала большую вышивку – на ней был изображен в полный рост, на вороном жеребце, всадник в белом плаще и черной маске, с высоко поднятым мечом. Получилось очень красиво; только Дом долго думала, какого цвета вышить глаза в прорезях маски, цвета которых она так и не узнала; наконец, решила взять голубые нитки.
Доминик сама не заметила, когда именно, кроме уважения и восхищения Черной Розой, в ней проснулось новое чувство к нему. Призвав на помощь голос рассудка и приказав ему исследовать это чувство, Дом назвала его «преклонением». Это, конечно, не могла быть любовь, – ведь нельзя полюбить человека, который носит маску, которого ты видела всего один раз в жизни и даже толком не рассмотрела!
Но она жаждала встречи с ним, мечтала увидеть его – и сказать ему, сказать прямо и откровенно: «Простите меня, монсеньор, я была круглой дурой!»
Конечно, он улыбнется и прижмет её к своей широкой груди. Он простит ей все её дерзости, все её девчоночьи злые поступки (если не преступления): порезанный