Она попробовала пошевелить ногами. На ней были штаны, плотные джинсы, через них не ощущались веревки, они не резали кожу, как на руках. Энджела могла шевелить ногами, сгибать и разгибать колени, раскачивать себя. Она облокотилась назад, но чуть не упала, стены еще не было, она может быть и в центре комнаты.
– Эй! – крикнула она.
Крик был заглушенный, ни малейшего эха. Помещение не могло быть большим. Где же стена? Энджела продвигалась назад и скоро уперлась в такую же холодную шершавую стену, такую же, как и пол. Теперь сидеть было намного легче, ее затекшую спину и больную голову поддерживала стена.
– Кто я? – спросила она себя.
– А ты не помнишь? – ответил ей внутренний голос.
– Нет…
– Ты не помнишь, что сделала?
Энджела вдруг поняла, что ее внутренний голос – мужской, а может быть, и вовсе не ее.
– Кто здесь? – Она хотела подскочить, но веревка еще сильнее стянула запястье.
Голос стих. Никто с ней больше не говорил. В животе болело от голода, голова кружилась. Временами она проваливалась в забытье. Это был сон с открытыми или закрытыми глазами, и она не понимала, видит ли она темноту. Энджела попыталась заснуть, весь организм хотел этого, все ее тело дрожало от усталости. Но что будет после сна, проснется ли она, позволят ли ей проснуться? Она закрыла глаза. Громкая музыка. Ее тело подхватывало ритм, ее ноздри вдыхали аромат фруктового дыма, громкая музыка не давала уснуть, никто не спал. Где она?
Ты не узнаешь, пока не проснешься.
Энджела открыла глаза – все так же темно. Она попыталась ползти вдоль стены – нужно понять, какой длины помещение, нужно понять, что здесь есть. Шероховатая бетонная махина царапала спину через тонкую блузу.
«Оденься нормально, куда ты в таком виде пойдешь», – услышала она голос матери. Да, у нее есть мать, и пусть в ее памяти вызрела лишь одна ее фраза, но от этого стало как-то легче и захотелось плакать. Она будто брошенный в загоне слепой щенок, бродящий от стенки к стенке, бесполезно тыкающий носом в ограждения, отделяющие его от свободы. Энджела сдержала слезы, сейчас не время, не время плакать, но если у нее есть мать, значит, ее ищут, ее хотят спасти. Вдруг что-то звякнуло – ключи, это поворачивались ключи. Энджела прижала колени к груди и уткнулась в них подбородком. Звериный страх не давал вздохнуть, он сковал ей грудную клетку, оцепив всю ее. Тугой засов прокручивался назад, приближая неизбежное, раз, два, три, петли заскрипели, тусклый свет заставил зажмуриться.
Длинные мужские ноги ступали по полу, ботинки на толстой подошве, темные брюки – и все, дальше она не смотрела. Он заслонил ей весь свет.
Сейчас я умру, подумала Энджела, лучше умереть, чем что-то другое, лучше убей меня, молила она.