головной боли. Поэтому он в конце-концов отвернулся лицом к стенке, что бы ничего не вплоть и не слышать. Так он и пролежал положенные ему двадцать пять дней, стараясь ничего не видеть, ничего не слышать, поворачиваясь и вставая только для приёма пищи, медицинских процедур, походов в туалет и общения с женой. А после этого, как и положено был выписан долечиваться домой. Дома, в домашней обстановке он сразу почувствовал себя лучше. Хотя эта домашняя обстановка больше напоминала казарму своим неуютом, схожестью с чем-то казённым, стандартным и банальным, для него она была родной. Здесь он быстро поправлялся и уже недели через две вышел на работу. Сотрудники встретили его по-разному. В основном с облегчением потому, что в его отсутствие за него приходилось делать его работу. Некоторые, которых он достал своим педантизмом, с раздражением, а остальные с юмором. Они указывали ему, что он не правильно сломал ногу, не в том месте у него сломалась рука, да и случилось это не в его личное время, когда он имеет право попадать в любые, какие он хочет аварии, а когда он ехал на работу и поэтому ему больничный не положен. Несмотря на странности своего характера, Степан Иванович круглым дураком не был и потому понимал, что над ним подшучивают. Поэтому он ворчал на сотрудников, что они в рабочее время занимаются пустой болтовнёй. Но постепенно всё улеглось, утряслось, шутки иссякли, и жизнь потекла, как и прежде от зарплаты до зарплаты. Известно, что у людей, побывавших в состоянии клинической смерти, часто открываются экстрасенсорные возможности. Нечто подобное случилось и со Степаном Ивановичем. Однажды на работе он долго, с не понятной задумчивостью смотрел на Григория Петровича но. наконец, не выдержал, подошёл к его столу и спросил:
