– А в этом что-то есть. Где помреж? Сажайте теперь подставу туда, пусть Сёма выхватывает кого-то из публики. Да, хорошо. Такой мосток, а? Соучастие? Вроде бы – все мы повязаны кровью. Хорошо. Деточка, лицо твое откуда знакомо? – Мона Ли сделала книксен и скороговоркой перечислила свои фильмы. – Хорошая девочка. Какой курс? И, не дослушав, – на Маргариту возьму. Но! В дублирующий состав, и опять погрозил Верховскому.
– Спектакль будешь смотреть? – спросил Верховский Мону. Та, не моргая, смотрела на него. Тут на лестнице что-то зашевелилось – толпа расступилась, и Верховский несильно оттолкнул Мону от себя. По лестнице поднималась феноменальной красоты женщина с колдовскими русалочьими глазами и черной крохотной шляпке, испачканной сверху мелом. – Опять под сценой шла, – ласково спросил Верховский и смахнул мел, – иди в ложу, закончим – в Националь поедем. – И ушел. Лена Витали, а это была она, двумя пальцами подняла подбородок Моны:
– Недурна, недурна, но – запомни, девочка, рядом с Верховским буду я. Всегда. Даже тогда, когда его не будет. – Начался второй акт, Мона осталась на лестничной клетке одна, и пошла к выходу, показав по дороге фотографии Чаплина язык.
Мона вышла на улицу – у служебного входа собирались группками люди – ждали окончания спектакля. Мона потолкалась среди них, не отдавая себе отчета в том, что хочет услышать какую-нибудь ужасную новость о Лене Витали – вот, ногу сломала или влетела куда-нибудь в стенку своей прекрасной головой и смеется теперь своим странным смехом – как будто звук простуженной челесты. Про Витали говорили – но только в превосходной степени – вот, не женщина – а королева, только она – под стать ему, кто ж больше. По счастью, ничего ужасного не случилось, все ждали выхода Верховского, магнитофоны перекликались его голосом, и вдруг – Мона не поверила своим ушам, – «ах, Мона-Мона-Мона, Мона Лиза, ну кто бы ждал подобного сюрприза…». Песенка была незнакомая, блатняцкая, грубоватая, но Мона так ясно увидела его больные тоской глаза, и услышала, как входят лопасти весел в воду, и как кричат чайки, она услышала его дыхание и разревелась, и пошла, не оглядываясь к Москва-реке и не знала, что Верховский, выйдя из театра, отправил Лену в «Националь», а сам, отбиваясь от поклонников, искал её – Мону, и, не найдя, улетел в тот же вечер на север, к настоящим мужикам, как он говорил сам, и мотался по оленьим стойбищам и охотничьим заимкам, пропивая вечную свою боль, вечный разлад – между сердцем и совестью.
Мона Ли шла, а Москва подмигивала ей огнями, и на мосту целовались влюбленные парочки,