Бедуин только теперь понял, что проговорился. Его в последнее время очень тревожили вести о том, что Ричард так близко подошел к Иерусалиму, но сообщить подобное этой женщине… Абу Хасан выпрямился перед ней, как черный столб, его лицо побагровело, провал шрама под скулой подергивался, выдавая клокочущую в нем ярость.
– Можешь и дальше молить своего трехглавого бога Троицу о приходе крестоносцев. Но знай – ты их не дождешься. Ибо будешь уже мертва!
Он вновь склонился, глаза его горели.
– Я и сам жду, когда Мелек Рик окажется у стен Иерусалима, ибо едва это произойдет… О, с каким же удовольствием я отрежу тебе тогда руку… и отправлю этому шайтану… ему или твоему брату-тамплиеру. Безжалостного Мелека Рика этим, может, и не остановить, но вот сдержится ли храмовник, когда получит отрезанную руку родной сестры? А если кафиры пойдут дальше… тогда я отрежу твои груди. Ибо каждый шаг крестоносцев к Святому Граду будет означать для тебя кровь и мучения. Пока они не остановятся. И я сам буду резать тебя и отправлять им по частям… но так, чтобы ты не умерла. Окровавленная, но живая, ты будешь щитом Иерусалима против кафиров, и они будут это знать!
Тут даже Фазиль не сдержался, закричал, чтобы Абу Хасан уходил…
Позже Абу Хасан приказал высечь всех слуг и служанок англичанки, не уследивших за ней.
Джоанна не могла уснуть всю ночь. Ее била крупная дрожь, в груди давило, она задыхалась. Так вот какую участь ей приготовили! О, лучше броситься со стены крепости, чтобы не быть заложницей, не претерпевать такие муки… Ибо она знала, что воинство крестоносцев не остановится. И хотя, покончив с собой, она погубит свою душу, Всевышний будет знать, что она жертвует собой ради святой войны за освобождение Гроба Господнего!
Именно в этот миг, когда она была на грани отчаянного решения, в ней впервые зашевелился ребенок. Будто легкие пузырьки стали подниматься внутри ее тела, будто кто-то тихонько трогал ее изнутри маленькой ладошкой, успокаивая, умоляя, прося…
Джоанна разрыдалась.
На следующий день она оказалась запертой. Ее больше не выпускали, она стала настоящей узницей, пусть и не замурованной, как обещал Абу Хасан, но ее участь от этого не стала легче. В отчаянии Джоанна отказалась принимать пищу и весь день проводила в молитвах. Она сама выбросила поднос с едой в окно, а принесенный вновь был брошен в голову служанки.
Так шли дни. Джоанна почти все время проводила в постели, поднимаясь лишь по нужде. Ей снова и снова приносили еду, но она оставалась нетронутой. Теперь Джоанна почти все время спала, а когда приходила в себя, слышала, как рядом причитает и упрашивает ее Даниэла, что-то лопочет евнух Фазиль. Один раз она разобрала его слова:
– Если вы не жалеете себя, то пожалейте хотя бы свое дитя.
– Зачем?