Но в один из вечеров никакие посулы не смогли убедить Гнеду идти, да и Пчелка, по правде сказать, сама притомилась. Твердята задумала устроить бучение[19], и целый день молочные сестры орудовали ухватом, тягая с печи тяжелые корчаги с бельем, замоченным с золой, а после стирали на реке, валяя и колотя пральниками[20] холстины и порты всей семьи. Намаявшись за день, подруги едва нашли силы забраться в сенник. Но, как иной раз бывает, с сильного устатку сон, вопреки ожиданиям, не шел, и Пчелка завела свой излюбленный разговор.
– Неужто не осталось у тебя дружка милого в Перебродах? Вот не поверю!
Гнеда закатила глаза и перевернулась на спину. Ну вот, сызнова начинается. Пчелка пытала подругу едва ли не каждый день. Какие там дружки? Гнеда мысленно усмехнулась. Парни, гонявшие ее девчонкой за околицу, выросли и иной раз и впрямь взглядывали так, что делалось неловко. Но ни с одним Гнеда не гуляла теплыми летними ночами у реки, не задерживалась за столбушкой[21] на зимних посиделках. Ни с кем не сблизилась. Наверное, в душе никогда не заживала старая обида. Не могла простить им своего страха и унижения. Да и потом, Гнеда никогда не обманывалась на свой счет.
Кто позарится на подкидыша, у которого ни семьи, ни дома? Вежа, где они с Домомыслом жили, принадлежала общине. Она стояла в Перебродах с незапамятных времен, и строителей ее не помнили и деды. Говаривали, что возведена Вежа была во времена Первых Князей, чтобы в ней могли укрываться жители при набегах свирепых воинов с севера. И лестница умышленно закручена посолонь[22], чтобы вражеским ратникам было не с руки биться мечом.
Со смертью опекуна, бывшего хранителем Вежи, положение Гнеды стало совсем зыбким. Она жила теперь там лишь по милости деревни, а иные уже подавали голоса о том, что девчонке пора выметаться.
Благодаря воспитанию Домомысла Гнеда не взращивала напрасных чаяний. Такая, как она, становится первой добычей обидчиков, а обидеть девушку нетрудно, особенно когда у нее нет ни отца, ни брата-заступника. Гнеда сызмальства знала, что должна строго блюсти себя и не давать и малого повода для пересудов. Напраслина что уголь, не обожжет, да замарает. Потому девушка и не шла жить к Кузнецу, который звал ее не единожды. Он был ей другом, почти отцом, но что бы начали молоть о них перебродские языки, догадаться было не сложно.
А самое главное, сердце девушки не лежало ни к кому. Не знала она такого молодца, с которым бы пожелала ходить об руку. Не снились ей по ночам еще ничьи очи, не было такого имени, которое бы Гнеда с трепетом шептала украдкой, примериваясь. Ей были непонятны и смешны томные вздохи, с которыми Пчелка рассказывала о своем «жадобушке». Но разве все это объяснишь упрямой подруге?
– Не осталось, –