стаи одичалых псов;
страусы среди волков,
лисы, пумы и олени —
все несутся в исступленьи
прямо попромеж домов.
Пастухи овец спасают,
сами позади бегут,
терутеру там и тут
заполошные порхают.
Но верней предупреждают,
что беда пришла лихая,
остальных опережая,
утки-чайя: эту весть
первыми несут окрест,
слышно в пампе: «Чайя! Чайя!»
Растревожены все норы,
паника среди зверей:
страшна поступь дикарей.
Тучи пыли, словно горы,
заполняют все просторы,
а за ними – рысью частой
на конях лихих гривастых,
полумесяцем-дугой,
вереща наперебой,
скачет злой народ кудластый.
Снова рисуется мизансцена, снова наслаждение от зрелища. В этом стремлении для меня и коренится уникальность Аскасуби – а вовсе не в его добродетельной ярости унитария, о которой так много писали Ойуэла и Рохас. Последний (Собрание сочинений, т. IX, с. 671) представляет себе негодование, которые варварские пайяды Аскасуби вызывали, должно быть, в доне Хуане Мануэле, и вспоминает убийство Флоренсио Варелы на площади осажденного Монтевидео. Эти случаи нельзя сравнивать: Варела, создатель и редактор газеты «El Comercio del Plata», обладал международной известностью; Аскасуби, неутомимый пайядор, оставался всего-навсего доморощенным импровизатором под гитару.
В охваченном войной Монтевидео Аскасуби был певцом счастливой ярости. Ювеналово «facit indignatio versum» [2]не объясняет нам стиля Аскасуби; он – забияка до мозга костей, но, ругаясь, Аскасуби чувствует себя так раскованно и привольно, что злословие его кажется развлечением, праздником, наслаждением от брани. Достаточно прочесть одну лишь десиму 1849 года («Паулино Лусеро», с. 336):
Вам письмо, сеньор, ловите!
в нем всю правду излагаю:
Реставратора ругаю,
сидя здесь, уж извините.
До конца письмо прочтите,
если вызвать смех сумели
эти строки – в самом деле,
я не в облаках витаю,
славным гаучо считая
дона Хуана Мануэля.
Но против этого самого Хуана Мануэля Росаса, настоящего гаучо, Аскасуби выстраивает свои песни, которые все больше походят на войска. Это у него раз за разом змеится и повторяется этот припевчик: «Пол-оборота, / ждет нас свобода»:
Жеребец-десятилетка
необъезженный гулял,
наш дон Фрутос на Каганче
это дело поменял:
бока намял,
выбрал кнут похлеще,
вконец загнал.
За Восточных, за Восточных жизнь отдать готов,
лучше нет объездчиков, храбрее молодцов.
Да здравствует Ривера, да здравствует Лавалье!
А Росаса не жалко – все равно каналья.
Пол-оборота,
кому охота,
потом оборот —
скоро в поход.
Идем на Энтре-Риос, там Овчинка ждет,
посмотрим, как завертится этот оборот:
там