– Двадцать первое – пять, – продолжал лейтенант. – Двадцать второе – шесть. Двадцать третье – семь. Двадцать четвертое – восемь. Двадцать пятое – девять. Двадцать шестое – десять. Двадцать седьмое… Сами скажете?
Это был типичный ментовской душняк, бессмысленный и беспощадный.
Иннокентий смотрел в поросячьи глазки напротив и не отвечал, надеясь, что этот инквизитор хоть когда-нибудь заткнется. Не заткнулся:
– Не успели выйти и уже нарушаем досрочное?
Постучали. Дверь за Иннокентием заскрипела на петлях, и лейтенант проворчал: «Кого ещё несёт». В следующую секунду маленькие глазки расширились, их хозяин вскочил, открыл рот…
– Выйди, покури, – донёсся зычный голос. Что-то в нём показалось Иннокентию знакомым.
– Да… я не курю, но… конечно. Да!
Лейтенант задёргался, схватил фуражку и поспешно вышел.
На его место прошествовал высокий мужчина за пятьдесят. В одной руке он нес чёрный портфель, в другой – удостоверение. Лицо было открытым, благородным, рыжие волосы на висках посветлели от седины, но следов лысины Иннокентий не увидел, как ни всматривался.
– Значит, досрочное… – проговорил мужчина, садясь и убирая в карман брюк удостоверение.
Карие глаза, белая рубашка с коротким рукавом, с гербами и погонами подполковника юстиции. Руки здоровые, как кувалды, волосатые. Руки снежного человека. На подбородке темнел шрам, словно выщерблина на лице каменной статуи.
Иннокентий почувствовал холодок. Он помнил, как и когда появился этот шрам.
Костян.
Нет, наверное, уже Константин. Если не Константин Михайлович.
Ладонь словно бы сама потянулась для рукопожатия, но усилием Иннокентий остановил её, опустил.
Ну какие тут, к чёрту, рукопожатия?
– С повышением, – сипло сказал Иннокентий.
– Здесь направление на постановку на учет в инспекцию Ростова. – Костян положил на стол портфель, достал бумаги. – И новая регистрация. Ростовская.
Иннокентий потер затылок. Боль в голове усиливалась, и приход Костяна казался нереальным, будто шёл волнами, размазывался и ускользал.
– Какой Ростов?
Костян моргнул, сцепил пальцы в замок. Расцепил.
– Так всем будет спокойнее.
Иннокентий почувствовал, что лоб у него собирается гармошкой от удивления.
– Что я, по-твоему, конь троянский?
– Давай не будем! – Костян шлёпнул свою лопату-ладонь на бумаги и передвинул их к Иннокентию. – Деньги на дорогу я дам.
К горлу что-то подкатило, обожгло, ошпарило. Иннокентий стиснул челюсти и усилием воли смолчал.
Принтер загудел, захрустел пластиковыми внутренностями.
Открылась дверь, женский голос пискнул: «Ой, здравствуйте, Константин Михайлович!», рука с аккуратными, как конфеты, ногтями схватила распечатку, и снова все затихло.
Костян