И на этом празднике чуть ли не главным исполнителем воли костлявой старухи был, конечно, Тит. Его оставшаяся в живых половина сотни, как единый организм, растворяла в неумолимой поступи все жизни несчастных людей, попавших под безжалостную имперскую руку, небрежно кидая их на жертвенный алтарь богов войны.
Сотник стремился вперёд, чтобы прорвать строй и разделить неприятеля. Его остатки сотни почти это сделали, как вдруг раздался звук трубы, но на этот раз не противника. Подавал сигнал имперский трубач, причём исполнял команду к отступлению.
– Они там с ума сошли?! – прорычал Тит. – Какое отступление?! Только вперёд!
Сотник не видел причины отступления, и потому отходить не собирался, обрекая сотню на гибель, так как в бой ринулись скрытые за холмами резервы противника, ударившие только сейчас с двух флангов, окружая легионеров. Жажда крови и неистовство затмили разум Тита, заставляя не подчиниться приказу трибуна и нарушить жёсткую дисциплину, что было непозволительной роскошью в имперском войске, за которую ждало одно наказание – публичная казнь.
Неприятель словно ждал, когда имперское войско, подобно упырям, вкусив крови, переступит невидимую грань, когда дисциплина уходит на второй план, уступая место жажде убийства. Они даже не отдавали команду о наступлении резерва, будто разыгрывали действие по заранее спланированному сценарию: отступить и перегруппироваться, дав понять легионерам, что дрогнули; дождаться, когда легион завязнет в очередном столкновении, и затем ударить резервом, чтобы окружить и одержать победу.
В этот раз трибун потерпел поражение, не разгадав планов противника. Битва была проиграна, и он был вынужден отступать, чтобы сохранить как можно больше солдат.
Имперское войско начало маневр отступления. И только полсотни легионеров продолжали продвижение вперёд, исчезая в строю противника, будто решило добровольно покончить жизнь самоубийством.
– Это что такое?! – тихим возмущённым голосом произнёс трибун. – Они там оглохли? Почему не отступают?
– Не знаю, – ответил помощник командиру, вглядываясь в даль, где продолжало атаку крохотное войско, вдруг ставшее самостоятельным.
– Протрубите для этих олухов персональный сигнал к отступлению, – уже невозмутимым, но по-прежнему тихим голосом приказал трибун.
Трубач вновь приглушил лязг стали звуком своего главного оружия. Но ни Тит, ни его подопечные сигнала к отступлению уже не слышали. Обезумевшие, они рубили противника направо и налево, продолжая прорыв, словно, достигнув последнего ряда неприятеля, остатки сотни немедленно окажутся в вожделенном царствии небесном, о котором повсеместно на территории империи талдычат нищие проповедники. Но прорваться Титу было не суждено. Его атака захлебнулась из-за неравенства сил, и сотнику ничего не оставалось, как переходить к