Нам выдали ключи от тысячу сто двадцать седьмого номера, заполненный лифт медленно доскрипел нас до нужного этажа, в коридорах которого висели однообразные эстампы военной тематики, лишь возле столика дежурного по этажу, а это обязательно службист, разбавляемые портретами или первого правителя или нынешнего председателя.
Вещей у нас имелось немного, мы быстро распаковались, да и что брать на четыре дня? Номера тут довольно аскетичные: две кровати, две тумбочки, шкаф и книжная полка с инвентарными книгами, но и достойно дополненные телевизором, радиолой, а еще мылом и туалетной бумагой в ванной комнате. Не стоило с собой брать.
После короткого отдыха мой сосед предложил пройтись по парку, нагулять аппетит перед ужином, – мы попали во вторую смену, столовавшуюся в десять, три и шесть часов соответственно. И во второй же смене я встречался с мамой – с полудня до двух и с семи до девяти вечера.
Мысли, сделав круг по гостинице, вернулись к карточке, я снова вынул ее из бумажника. Мужчина поинтересовался, я показал снимок.
– Запоминающееся приятное лицо, – заметил он. – Думаю, вам несложно ее будет узнать.
Странно, что он именно это сказал, я все беспричинно беспокоился, что мама пройдет мимо, будет искать и не сможет пересечься со мной. Хотя на столике обязательно окажется салфетка с моей и ее фамилиями. Я переспросил, насчет фамилии, когда мне сообщили отличную от собственной. Сердце укололо, но по прошествии минуты я вдруг понял, что это ее девичья. И еще раз осознал ревнивую мысль, давно поселившуюся в голове: наверное, она еще раз вышла замуж, возможно. у нее есть и другие дети. Последнее задевало особо, на прогулку я вышел в дерганом состоянии, мысли, свернувшие на привычную тропу, уже не хотели оттуда уходить. И где я шел в этот момент, куда, что видел – все оставалось вовне, не проникая в разум.
Мама могла вернуться лет через десять после окончания гражданской, когда правитель издал декрет о прощении лишенцев – тех, кто волею судеб оказался за рубежами нового отечества, но кто искренне принял прогрессивный строй, был согласен на переезд. На долгожданное воссоединение.
Цифры разнились, одно время писалось о десяти тысячах вернувшихся, потом, уточнив и соизмерив еще раз – о двадцати восьми, несколько лет назад о почти тридцати пяти возвращенцах. Я не знаю, какая из них правильная, понимал всегда, при любой цифири, что маме куда сложнее вернуться – она дворянка. А это даже не буржуазия, это сословие, это отгнившая ветвь, чуждые элементы, тормоз прогресса. Не знаю, что думали по этому