Он снова содрогнулся.
– Холодно здесь, – неожиданно произнес на арабском Дулари, – как же холодно. Будто зима.
– Горы рядом, – величественно ответил, но уже на немецком Ахмад и тут же, спохватившись, потребовал от Халила перестать разговаривать на чужом языке, привыкать к туземному. Тот механически кивнул. Потом поднялся.
– Холодно. Мне пора идти.
– Дулари, немедля прекрати это. Чего пора, сам навязался, сиди, пока не допью. И потом, нам еще в общину надо. Я тебя со своими познакомлю, с имамом, ты ж атеист, а в наших делах негоже занимать такую позицию. Хотя символ веры знаешь, пару молитв, да я ж в тебя все это вдолбил в самом начале, иначе ты б сдох там еще, сдох как собака. Сам же хотел.
– Мне пора, – повторил в третий раз Халил.
– Куда пора? Домой? У тебя нет дома, нет семьи, ничего нет. Значит так, сейчас ты сядешь за стол, извинишься и вечером пойдешь в старый дом имама, на сбор. Будем говорить. Там арабский от тебя понадобится, можешь стихи почитать. Хоть твоего любимого Омара Хайяма, хоть…
– Лейли.
– Да, «Лейли и Меджнун», на выбор. Приходи, – и неожиданно. – Тебе ж все одно деваться некуда. Пара осечек и тебя выкинут отсюда. Без меня-то.
Халил медленно развернулся и, точно преодолевая бурные воды, пытавшиеся затащить его обратно, за стол, двинулся к выходу. Выбрался на улицу, не замечая, что сжимает в руке бутылку. Встретившийся полицейский тут же сделал ему замечание, посмотрел в глаза, но ничего больше не сказал. Халила снова обдало морозом. Его слово против Ахмада, его дело против аль-Джарха. Ничто, пустота.
Сам не помня как, добрался до дома. Вошел в комнату, долго мерил ее шагами, но так и не в силах успокоиться, вышел в коридор, начал прогуливаться уже там. Ему сделали замечание, та самая, что баюкала младенца. Он извинился. И тут же, едва слова прощения слетели с ее губ, попросился на ночлег. Она запунцовела, побледнела затем, но не отказала. Не обратила внимания, что гость постелил себе на диване, что назвал ее Лейли: это не главное. Пусть говорит, главное, он тут.
Утром Халил поднялся поздно, хозяйка уже возилась с ребенком. Еще раз извинившись, пошел к себе, стал паковать вещи. Скидывал все на неразобранную кровать и запихивал, как мог быстро, в сумку на колесиках, не разбирая, что это, бросая и бросая, пока та не наполнилась. У двери столкнулся с ней.
– Ты куда собираешься?
– Домой?
– Куда? – не поняла она.
– Совсем домой. Обратно.
– Подожди, – и через минуту, показавшуюся вечностью, он, стоя на пороге, получил от нее сто пятьдесят… пусть не долларов, евро.
– Я берегла на… но тебе они нужнее. Прими, пожалуйста.
Он улыбнулся чему-то. Осторожно поцеловал ее в щеку и произнес