– Я много чего могу. – Ворониха наконец убрала сковородку и уставилась на гостью немигающим тяжёлым взглядом из-под набрякших век. – Ох, много… Если ты сюда заявилась, то всё решила. Вещь его нужна, а за труды – триста рублей.
Сумма ошеломила Полину. Её зарплата – получка, как говорили на фабрике, всего тысяча. Триста рублей – очень дорого, но что поделать, отступать поздно. Знала ведь, что Ворониха много берет, потому и бегала в сберкассу.
Непослушными руками Полина расстегнула замочек сумки, достала Колину старую рубашку, которую, обмирая от страха, украла накануне с бельевой верёвки; покопалась в кошельке и положила на стол деньги.
Ворониха смахнула купюры в подол фартука, как смахивают мусор.
– Сделайте так, чтобы Коля только со мной был, – подняла глаза Полина.
– Сделаю, сделаю. Только твой будет. А ежели не твой, то ничей. Снять приворот абы кто не сможет, таку бабку ещё поискать надобно. Не одну пару подмёток истрепать, покуда найдёшь. – И старуха засмеялась. – Давай рубаху-то… Можешь смотреть, а страшно – так глазыньки закрой или отвернись.
Поля испугалась ещё больше и зажмурилась.
Наступило утро Первого мая.
Полина проснулась рано, нажала кнопку будильника, чтобы не тревожить мать: она всю ночь плохо спала, ворочалась и кряхтела.
Солнечные лучи пробирались через щель в занавесках, золотили пол и стены их единственной, скромно обставленной чистенькой комнаты. Поля набросила байковый халатик, влезла в тапки и вышла в общий коридор.
Соседи уже не спали: за дверями ходили, разговаривали, двигали стульями и звенели посудой. Поля подумала: «Тоже собираются на демонстрацию». Она любила Первомай, любила с портретом Сталина и с криком «ура» пройти в колонне мимо трибуны. Потом во дворе обычно устраивали застолье вскладчину, пели и танцевали под гармонь или патефон.
Полина согрела чайник на примусе, выпила чашку сладкого чая и съела кусок хлеба с маслом. Посмотрела на часы: пора собираться.
Мать успела проснуться, сидела на кровати и причёсывала волосы полукруглым перламутровым гребешком.
– Ты куда в такую рань соскочила? – спросила она.
– На демонстрацию… забыла, что ли?
– Заспала, подумала, что апрель нынче.
Поля выбрала голубое платье, почти единственное, в котором себе нравилась, напудрилась, подвела чёрным школьным карандашом брови и тронула помадой губы. Взяла с вешалки плащ на случай холодного ветра.
Такое синее небо и такой сладкий воздух, как чай с мятой и сахаром, бывает только весной. Полина вдохнула полной грудью, задрала голову и посмотрела на берёзу, где посвистывал скворец возле скворечника: ти-ти-ти-фьюить-фьюить! Улыбнулась: ишь, как заливается!
– Поля, подожди! – окликнула Муся, подружка из соседнего дома. – Пойдём вместе!
Всё движение от Проспекта Сталина было перекрыто. Народ оживлённой толпой шёл к «Серпу и Молоту» – Дому культуры, возле которого были установлены трибуны. Полина всё оглядывалась,