Опьянение разлилось по телу, как нефть по воде, не зашло, борщ ушёл внутрь, равный Титанику, хлеб растворился тоже. Водка звала на помощь и открывала рот. Из него неслись слова, предложения и абзацы, целые рассказы и поэмы. В какой-то момент Фёдор увидел ноги, свои и Надежды, танцующими брейк-данс. На танцполе они отжигали и прыгали, рисуя картины Дали. «Хаглер, скажем так, не боксировал, а исполнял танец гор. Его движения, подчинённые музыке, побеждали врагов, нанося им удары из музыкальных клипов восьмидесятых годов».
Надежда ушла, так как ей позвонил муж, что стало неожиданностью для Фёдора, он попрощался с ней, допил водку и уронил голову на стол. Был выведен и отвезён в вытрезвитель, где он выспался, оплатил штраф, похмелился, так как полицейские чувствовали себя хорошо и отмечали юбилей капитана, вышел на свежий воздух и закурил окружающую его обстановку. «Наркота, выпивка и сигареты сжимают время, сбивают в комок и отправляют его в урну. В ней можно встретить до тонны времени, в чём распишутся дворники и „Сады осенью“ и зимой». Фёдор отправился на радио, устроился в студии, через полчаса начал чтение в микрофон с телефона: «Родион шёл по улице, наматываемой на ноги и сердце, и сам он был ими. Соня шагала за ним, увлекала мужчин, танцевала порой, курила воздух ноздрями, смеялась, била в ладоши, хлопала ресницами, аплодируя увиденному, спектаклю, его концу, потому что действительность – это конец, после которого нужно выйти из неё и пойти или поехать домой». Он сделал паузу, вышел покурить и стал четыре тысячи рублей раз собой. Ровно столько ему обещали за книгу, роман, событие, жизнь, целый мир, увитый змеями – ветками в листьях – крылах дракона, жалящих ствол – бога-отца, чтобы отделаться от него и улететь.
Через пять минут читка продолжилась, побежали слова, зазвучало такое: «Я сжал свою волю в кулак; в это нелитературное время, где писатель не получает ничего, а сам платит деньги за публикацию, надо ещё больше скрутить себя, задымить, загореться, послать вызов людям и богу, писать не слова, а бомбы, динамит в чистом виде, уничтожать, разрывать, рождать, сносить целые города и планеты, дымить перед взрывом, раздаваться вокруг, быть криком, полётом, рёвом, воем на целый мир, стопроцентным раствором спирта, алкоголем, разносящим бытие и время, оставлять людей в домах, построенных целиком из книг, где Бродский лежит на Санд и делает с ней детей: Али, Марчиано и Тайсона».
Через час зашёл в публичный дом, не ради секса, излияния души через кран: захотел пообщаться с девочкой, выпить с ней финского или норвежского вина. Так и сделал, устроился на Думской улице, в полутёмном помещении, дождался Сони, посадил её на колени, поиграл с её волосами, погладил ей платье, колени, налил ей и себе в бокалы «Хельсинки», закурил, дымя в сторону, заговорил с девочкой:
– Вот и прошёл месячный день.
– Это как?
– Солнце – они, регулы.
– Разве. А облака?
– Сухость, неистечение.
– Понятно. Девять месяцев, помимо лета, беременность.
– Именно.
Соня