– Это вам, – сказал он и протянул мне огромную корзину красных роз. – Распишитесь, пожалуйста, – вручил он мне ручку и блокнот.
Слегка растерявшись, поставила несколько закорючек, после чего он тут же поспешил скрыться, пожелав мне приятного вечера.
Со странным чувством я занесла цветы в комнату. Ваза им не требовалась. Букет был огромным, такие я видела в основном на картинках. Старалась не думать, сколько он мог стоить. Вдохнула нежный цветочный запах, провела по нежным лепесткам и обнаружила маленькую открытку, в которой было написано: «Не скучай. Андрей».
Скучать мне действительно не приходилось. И скука, по-видимому, не предвиделась. А мне ведь еще нужно решить, что делать с чужим женихом.
А еще бы лучше придумать, что, собственно, делать дальше.
Я никогда не любила кладбища, мне всегда на них было плохо, будто бы земля выжимала все силы, будто бы здешний воздух давил на грудь. И, тем не менее, сегодня я была здесь, на собственных похоронах, одетая в самую неприметную одежду, которую смогла найти у Леры: джинсы и легкую коричневую толстовку, скрывающую фигуру.
Неприметная, словно тень, я смешалась с толпой, стараясь не вглядываться в лица стоящих рядом со мной людей. Не смотреть на ревущих подруг, которые, похоже, винили в произошедшем себя. На поднимающую то и дело платок к глазам Марину Игоревну, облаченную в длинное черное платье, которое только подчеркивало бледность ее лица. Главное было – увидеть родителей и брата. Я сделала несколько шагов, чтобы подобраться ближе, и чуть не задела локтем нашу соседку, когда услышала:
– Мама, мама, Алена не умерла. Она живая! – кричал мой маленький брат.
И я сделала еще рывок, чтобы пробраться сквозь толпу, ведомая какой-то безумной дикой надеждой, рожденной словами шестилетнего ребенка.
Мама крепко держала Ваню за руку и не пускала ревущего ребенка к гробу. Казалось, за последние два дня она постарела на десяток лет, а глаза, всегда лучившиеся светом и теплом, погасли.
– Мама, она же просто спит. Я ее разбужу, и мы будем опять играть.
Ваня знал, что такое смерть, когда-то мы с ним говорили об этом, именно он задал мне эти вопросы. Он знал, но не хотел верить в это, пытаясь хоть как-то защитить свой детский мир. А им все-таки не следовало брать его с собой.
Но, тем не менее, мой брат прав, я жива, я стою и смотрю, как мама едва держится на ногах, отец поддерживает ее, а у самого на глазах слезы. Я никогда не видела, чтобы он плакал. А брат продолжал звать меня. И при каждом его слове мое сердце крошилось на части и отдавало болью в груди. Так хотелось сорваться с места, попытаться все объяснить, успокоить, но я не могу, еще не время и не место.
В ушах стоит пронзительная тишина, прикрываемая тихим шепотом и всхлипываниями. Я смотрю на гроб, в последний раз в жизни вижу собственное некрасивое неправильное лицо. Глаза плотно закрыты и уже больше никогда не смогут увидеть происходящее