– Как скажете, – ответил я. По фигу. Нарисуем фоторобот убийцы, который на моих глазах врезался в стену. Вдруг это поможет найти его.
И только через несколько минут до меня дошло.
Казалось бы, уж что-что должно было исчезнуть с изобретением обменов, так это рисование фотороботов. Вообще, вся процедура сбора улик уже казалась безнадежно устарелой. В чем смысл откатывать пальцы или собирать образцы ДНК на месте преступления, если тот, кому они принадлежат, – это совершенно не обязательно тот, кто совершил преступление? Через несколько лет после того, как обмены стали привычным делом, журналисты прозвали полицейских, собирающих физические следы преступлений, «современниками саблезубого тигра» – в честь животного, которое вымерло десятки тысяч лет назад.
Однако сведения о теле, в котором действовал преступник, еще не полностью утратили смысл. Да, разумеется, во время преступлений, которые похитрее, чем простой грабеж заправки, обычно используются взломанные браслеты, в которых не сохраняются данные об обменах, но, как правило, преступники не настолько хитры. Большинство преступлений совершаются дураками и без особой подготовки. Часто угрозу «я тебе пасть порву» от ее осуществления отделяет одно мгновение, вспышка гнева. И вообще, людей, которым дано строить долгосрочные планы – а без этого не удастся скрываться от властей до конца своих дней, – не много. Неудавшиеся ограбления, случаи, когда ревнивые мужья убивали своих жен или придурки с пружинными ножами вдруг нападали друг на друга в клубе, если не поделили девушку… Во всех этих обстоятельствах нужен был именно сбор образцов крови и отпечатков пальцев. Даже если убийца обменялся с кем-то, первое тело в цепочке обменов было прекрасной зацепкой, а нередко и ценным свидетелем.
У художников, рисовавших фотороботы, фронт работы стал шире. Они больше не просили вас выбрать форму носа или разрез глаз. Они рисовали – по вашему полустертому воспоминанию – целую кучу картинок, в которых пытались ухватить жест, цельный образ во всех его проявлениях. Как человек пожимает плечами, как наклоняет голову, как поджимает губы, насколько широк у него шаг. Пластика стала значимой частью описания: даже в чужом теле люди чаще всего продолжали вести себя как обычно. Мелкие нервные движения; поза, в которой человек сидит; то, как он вытягивает шею, когда слушает, – все это стало частями огромного отпечатка пальца, не всегда ясного, но богатого деталями.
И вот передо мной сидел полицейский-рисовальщик фотороботов – и занимался пантомимой.
– Когда он был уже за рулем, он сидел и смотрел на вас так. – Вытянул шею, нахмурил брови, изобразил пронзительный взгляд. – Или так? – Пронзительный взгляд, нахмуренные брови, вытянутая шея.
– Ей-богу, я вообще не вижу разницы, – сказал я.
Поскорей бы уже тот шнур подключили к розетке, я наберу свой код и наконец уберусь отсюда восвояси!
– Постарайтесь хотя бы вспомнить, как он смотрел на вас, – сказал художник. – Так? – Бровь туда, бровь сюда. – Или так? – Бровь туда, бровь