– У меня с собой «Ливенское». Семь пузырей.
– Нормально. И мне папа водки дал.
Выпили…
Лука тогда не понял, как это случилось, но он очнулся.
Автобус не двигался.
Воздух салона был наполнен тяжелым перегарным дыханием.
Тишина.
Да нет, какая там тишина: посапывание и храп из носоглоток! Андрюхи в кресле рядом отчего-то не было. Наверное, все-таки «снял» эту девку.
Лука с трудом выбрался из автобуса в ночной холод. Вокруг не было видно ничего – ни огонька, ни какого-нибудь движения.
Автобус стоял, съехавши с проезжей части, очевидно, посредине полей.
Тук-тук, тук-тук, тук-тук…
Сердце!
Все-таки, «Ройял» с «Арпачаем» и «Ливенским» – это серьезно!
Голова не болела, но вот тело ныло, а зад с упругими ягодицами велосипедиста, словно одеревенел. Во рту ощущалась привычная сухость, но присутствовало в организме и кое-что новое, именно: ужасающая слабость. Еды-то маловато с собой взяли. Кто ж знал, что в дороге так кушать захочется?! Андрэ мечет, как экскаватор. Понятно, что этот лось – здоровый и жилистый. Но должен и о других думать. Эх, сейчас бы супчик сварить. С картошечкой. С лучком. С помидорчиками. Петрушечкой. Сальцем.
Желудок Луки заурчал.
И еще сердце. Колотится, как с цепи сорвалось.
Нет, так жить нельзя! Вернее, жить так можно, но вот пить так – нет…
Облегчившись, Лука полез назад.
Возвращаясь в кресло, наступил на стакан в проходе.
Не раздавил, слава тебе яйца!
Сел на место.
Где они?
Хохляндия?
Или еще Россия?
Хотелось питъ.
Достал термос и односекундно его опорожнил.
И так – всю дорогу, вплоть до возвращения домой.
Ни черта не заработал…
***
В сентябре ездил с ребятами в деревню на свадьбу. Тоже зашиб деньгу, так что зря папаша мозги пудрит насчет работы. Все очень даже неплохо. Кстати, даже удалось потом – в отсутствие отца – пригласить на угощение Андроида, Шуру и Вибратора. Хорошо посидели, культурно, хоть Андроид и заблевал кухню. Ну, не беда.
Зато люди душевные, свои.
Вибратор предсказания выдает. Говорит, дескать, Растение пробудило в нем космическую душу, вэй!
Иногда к букашенковскому сараю приходил уличный бедовый кот, которого Лука назвал Барсиком. Зверь нравился музыканту независимым пофигистским характером, и сильно напоминал ему его самого.
Так же одинок, чужд окружающим.
Спрятанная глубоко внутри тонкая и ранимая душа.
Любовь к свободе.
Лука гладил кота, подкармливал его салом, что изобильно заготавливал в сарае папаша, а Барсик в благодарность приносил задушенных мышей, и клал их Луке прямо перед носом во время возлежания того на коврике.
Единственное живое существо, которое меня любит, думал Лука. Все же близки мы с поручиком Лермонтовым: и скучно, и грустно, и некому руку подать!