и можно представить, как на пиру во дворце Алкиноя он варьирует голос, передавая чужую потустороннюю речь (и чем не страшилка этот репортаж из загробного мира?). Рассказ Одиссея обширен, много разного в нём, но в тексте поэмы история странствий составляет лишь малую часть – вопреки убеждениям тех, кто знаком с Гомером понаслышке или только по фильмам… Слепой сказитель Демодок, удостоенный похвалы и куска мяса из рук Одиссея, переложит услышанное на песни. Их подхватят поколения аэдов, вдохновенных импровизаторов, умеющих сочинять на ходу, – каждый добавляет что-нибудь от себя. А вот и Гомер: песни о падении Трои и возвращении Одиссея обретают законченный вид двух поэм. Наступает время других певцов – рапсодов («сшивателей песен»); их задача не отклоняться в сторону от Гомера. Тексты, кроме того, распространяются в списках. Наступает эпоха книгопечатания. А там, глядишь, и Джойсов «Улисс». Кинематограф. Кирк Дуглас прокричит с палубы корабля победную дерзость ослеплённому великану, и без пяти минут первоклассник, случайно попавший на взрослый фильм, запомнит, как тот ревущий циклоп бросает в море кусок скалы. «Быть царём в царстве мёртвых хуже, чем нищим в царстве живых» – это оттуда же. Тени мёртвых. Отбой. Страшилки после отбоя, когда самому сказителю хочется спрятаться под одеяло. Темнота – тут главное. Темнота – это когда темно. Многие из тех песнопевцев были слепцами. Слепота, по убеждению древних, это связь с потусторонним…
Кольцо?
Просто хочу объяснить, что побудило взяться за пересказ «Одиссеи». Тут есть, кроме прочего, личный мотив.
Да, конечно, пересказы были уже. Справедливо: зачем ещё один пересказ?
А если мне мнится, что можно иначе – в духе тех древних аэдов – не пересказать, а (дурацкий глагол) перепеть?
Те песнопевцы украшали пиры. А если сегодня?
Без приглашения?
Это я для наглядности – чтобы ясен был метод.
Можно представить: шум застолья, смех, разговоры, звяканье ножей и вилок…
Вошёл. На нём не хитон, а что-то вроде хитона. В руках у него что-то вроде кифары.
Сел. Собрался. Ударил по струнам.
Отложив ножи и вилки, все повернулись к нему. Что такое? К чему? Петь будет, похоже.
Вообще-то он по жизни прозаик. Может, залом ошибся. Но это не важно. Он настроен серьёзно, он что-то хочет поведать – по-своему, от себя – без иронии, без постмодернизма; он полагает себя сказителем честным (как те), он будет стараться, – нет, здесь вам не халтура.
Все молчат. Он поёт. Все внимают.
Поёт.
Внимают.
Поёт.
– Это надолго?
– А кто его знает…
Не пора ли нам, братья, пересказать «Одиссею»?
Не растекаясь мыслью по древу. Соблюдая известный порядок. Избегая, если удастся, сумбура. Собственного воображения ничуть не страшась.
Представляя, как было.
Своими словами.
Для начала по примеру Гомера поприветствуем
