Мак сзади аж подпрыгивал от нетерпения. Аркл, Лэмб и Хэдли стояли по другую сторону каменной урны – они уже принесли свои жертвы: обугленных стрекоз, небольшое зеркальце и дневник.
– Сеп, – окликнул Аркл, затем громче: – Сеп!
– Сейчас, сейчас.
– Нет, дело не в этом…
– А ну тихо! – шикнула Лэмб.
Сеп стиснул в руках Барнаби. Мишка уставился на хозяина глубокими карими глазами, на пластиковой мордочке застыла нарисованная улыбка.
– Ты в порядке? – позвала Хэдли.
– Что? – переспросил Сеп, поворачиваясь к ней здоровым ухом.
– В порядке, спрашиваю?
Он глубоко вздохнул.
– Да.
– Не волнуйся, – успокоила Хэдли, шепелявя из-за брекетов. Сеп различил её хрипловатый голос. – Ты не обязан.
– Нет, обязан, – заупрямился Мак, что-то жуя. – Мы все пообещали. И вообще, это ж он всё затеял.
– Ты чего, ещё один сэндвич уплетаешь? – возмутился Аркл. – Желудок на ножках.
Сеп посмотрел на спутанный мех и пухлые лапы Барнаби. Медвежонка изрядно потрепала жизнь – он прошёл через терновник, шипы и дождь, пока его животик наконец не лопнул. Мама Сепа зашила беднягу старым шнурком за год до того, как заболела.
Поглаживая большим пальцем шов, Сеп уловил здоровым ухом свист ветра в кронах деревьев – а затем шум стих, и воцарилась тишина. Не было слышно ни звука, кроме шелеста недавнего слепого дождя, капли которого – лист за листом – спускались на землю.
– Сеп, ну давай уже… – протянул Аркл.
– Да заткнись! – возмутилась Лэмб. – Ты мешаешь жертвоприношению.
– Сеп! – снова прошипел Аркл, хотя обычно люди исполняли любое желание Лэмб с тех пор, как умерла её мама.
Сеп вздохнул и поднял взгляд на потное улыбающееся лицо Аркла.
– Чего?
Воздух был тягучим, к коже липли парашютики одуванчиков.
– Ты встал коленом в лужу, – сообщил Аркл. – Вон, видишь?
Сеп опустил голову.
– Да, спасибо.
– Видал? Коричневая такая.
– Да, я понял.
– Под правым коленом.
– Вообще-то оно левое, – поправил Сеп, вытирая штанину джинсов о траву.
– Без разницы.
– Ты кладёшь медведя или нет? – не выдержала Лэмб.
Сеп посмотрел на неё – высокую, сильную, с расправленными плечами и материнским платком поверх гипсовой повязки на запястье. Лэмб спокойно встретила его взгляд, Аркл кивнул, а Хэдли улыбнулась. Позади них виднелись деревья, расколотые недавней молнией.
Барнаби был подарком мамы. Пока она спала после операции, Сеп уложил медведя рядом с ней на больничную койку – и потом всё гадал по дороге домой в машине бабушки: если мама умрёт, неужели он сможет остаться на материке навсегда?
Сеп никогда не забывал, как тогда себя чувствовал. Было жарко. И стыдно за свои мысли.
Он потянулся к холодному камню ларца, в последний раз сжал Барнаби, а затем бросил его к другим предметам и шагнул навстречу остальным.
– Наконец-то! – воскликнул Аркл.
Мак достал своё подношение.
– Ты положишь часы? – удивилась Лэмб.
– А почему бы и нет? – пожал плечами Мак. – Погодите, только остановлю стрелки. Пусть всегда показывают этот момент, когда мы всё устроили.
– Но ведь не важно, что класть, – продолжил Аркл. – Верно? Любая вещь подойдёт.
– Очень даже важно, – возразил Сеп. – Мы жертвуем друг ради друга. Что бы кто ни положил, вещь должна иметь значение.
– Ладно, Сеппи. Теперь что?
– Закрой его, – велел Сеп.
Мак свёл тёмные брови и поднял тяжёлую каменную крышку. Сеп заглянул в урну, высматривая Барнаби, но ларец оказался глубоким, и внутри была только темнота.
Если бы не сломанное запястье, Лэмб отправилась бы в хоккейный лагерь; если бы их друзья не уехали на каникулы за границу, Хэдли, Мак и Аркл не очутились бы здесь без привычной компании; если бы все они не столкнулись на пляже, не случилось бы этих прекрасных двух недель абсолютного счастья.
– Знаете, – сказал Сеп, – а лето вышло чудесное. Я никогда ни с кем… то есть…
Крышка сорвалась. Мак выругался и отдёрнул руку, держась за пальцы.
– Ты как? – осведомилась Хэдли. – Крови нет?
– Нет, всё нормально. – Мак попытался размять пальцы, снова выругался, а затем рассмеялся. – Похоже, ящик меня цапнул.
Все уставились на жертвенный ларец. Крышка постепенно становилась всё темнее от дождя и наконец слилась с плотью леса, превратившись в ничем не примечательный затонувший в дёрне валун. Мир пах свежестью, зеленью и чистотой.
– Удивительно, как мы вообще его нашли, – заметила