шокирую?» Я знаю, что такое цинизм, и это отнюдь не шокирует меня, но от Саши я не ожидал услышать подобных слов. Потом он стал говорить, что это жизнь, что это мы «со своим отцом В…» сидим и не знаем этой самой «жизни». Возможно, я должен был как-то сразу дистанцироваться от этой ситуации или же просто осторожно пожалеть его, так как всё-таки хорошо его знал и должен был понимать, как переживал происшедшее он сам, но я, будучи не в силах снести от него подобное, сказал ему, что это грех, и что нельзя так просто об этом говорить. А он мне сказал, что я не пророк и предложил сменить тему. Следующая тема, им предложенная, была та, что ему звонил Агабеков, который ушёл из своего иудаизма и занялся пристальным изучением джайнизма! И что они долго говорили и им было, что обсудить. Для меня, только что прошедшего через историю с «Бхагават-Гитой» и получившего тяжелейший Батюшкин нагоняй за эту самую Индию, всё это было слышать страшно и дико. Да и сам Саня когда-то рассказывал, как жёстко отреагировал священник в Новоспасском монастыре на его рассказ о своём намерении поизучать индийскую философию. («Зачем тебе это надо?! Ишь, нашёлся подвижник!») И он должен был это помнить. Саня предложил в ближайшие дни приехать к нему и присоединиться к их беседе. Я сказал, что без семьи не могу, а с семьёй, с маленьким Колей, будет очень тяжело ехать. А он предложил мне приехать одному: «На работу же ты ездишь». В то время как раньше он никогда не пытался меня отрывать от семьи, всегда приезжая сам. Ссылка на работу тоже была очень зловещей. Я был растерян: я привык доверять Саше, а тут совершенно явно от него исходило совершенно другое ощущение, что-то мрачное и чужое, как будто какая-то дверь захлопнулась… Я сказал ему о своих чувствах, что я говорю как будто с другим человеком. В его словах чуть ранее промелькнуло намерение идти на исповедь, но тон по-прежнему был тот же, какой-то очень странный. И я ему сказал, что, наверное, мы с ним поговорим обо всём этом уже после его исповеди. А он ответил, что после всего того, что он от меня услышал, ему вряд ли захочется мне снова звонить. «А я всё-таки надеюсь, что ты ещё позвонишь», – сказал я ему. Тут он сказал, что нельзя так разбрасываться друзьями, в то время, как, очевидно, именно он это самое и делал в тот момент. «Но меня не устраивает ни то, ни другое!» – в полной беспомощности воскликнул я (то есть ни первое, ни второе из того, что он мне говорил). «Это твои проблемы», – раздражённо бросил он и положил трубку.
Хорошо его зная, не удивлюсь, если это был какой-то приступ его болезни – просто потому, что таким я его ещё ни разу не наблюдал. Но после этого разговора мы уже не созванивались. Батюшка обратил моё внимание на то, что я мог его осудить. Но когда он услышал о джайнизме, он дал мне понять, что дело серьёзное. Горько, что так всё получилось, и не раз хотелось ему снова позвонить: много хорошего было между нами. Но, вспоминая каждый раз наш последний разговор, я уже не мог ему звонить. Он будто специально меня дразнил, говорил
