…Он вернулся домой через неделю. Чуть окреп – и на поезд. Дней, проведенных в больничной палате, хватило, чтобы свыкнуться с новым состоянием, чтобы вновь обрести рассудок и слабое подобие воли к жизни.
Чувство пустоты не отпускало его ни на миг. Ужиться с потерей было невозможно. Впрочем, покончить с собой он даже не помышлял: наверное, теплился еще в сумрачных глубинах его сознания крохотный огонек надежды…
Когда Ковалев вышел на службу, выяснилось, что все милицейское сообщество Клопино буквально лихорадит. В городском Управлении внутренних дел смело всех замов; вслед за ними из кресла вылетел и сам начальник Управления. В этой буре, пожалуй, только родная Ковалеву вневедомственная охрана уцелела… События, по слухам, развивались так. Неделю назад (а то и меньше) назначили нового начальника следственного отделения. Откуда он взялся, никто точно не знал. Говорили – местный. Но может, из Москвы прислали. Или (почему-то) – с Северного Кавказа. А еще болтали, будто он на самом деле числится в штате другой конторы – той, которую милиция называет «Соседями». Так или иначе, но после его подвигов во что угодно поверишь. Этот новый начальник, едва приступив к своим обязанностям, тихой сапой провел раскопки внутри Управления – настолько стремительно, что никто и дернуться не успел. После чего разослал рапорта: в прокуратуру (в обе местные и центральную), в службу собственной безопасности, в Особую инспекцию, – и тому подобные инстанции. Первыми полетели головы начальника финчасти и зама по тылу, чьими усилиями вот уже пять лет строилось второе здание для нужд Управления. Куда и кому в действительности утекали бюджетные деньги, было четко расписано в рапортах. Привлекли зама по кадрам с его «мертвыми душами», якобы занятыми на стройке. Затем под каток попали начальник криминальной милиции и главный опер по экономическим преступлениям, в меру сил прикрывавшими несуществующее строительство; даже зам по участковым инспекторам оказался замазан.
За несколько дней – такая революция! И когда вместо старого начальника Управления, поспешно ушедшего на пенсию, был назначен все тот же загадочный чужак, никто не удивился.
Этот скандал, честно сказать, мало задел прапора Ковалева. Место зрителя в подобном цирке не приносило ему прежнего удовольствия, а служебный кураж, вероятно, оставил его навсегда. Отныне Ковалева заботило совсем иное…
Что было сделано не так? В чем причина катастрофы? Что, собственно, произошло? Вопросы буравили и буравили его мозг – сначала в Пятигорской больнице, теперь – в Клопино. Ответы давались в муках. Мысль о том, что Хозяин не просто исчез, что Он… язык не поворачивается произнести… сбежал! – эта мысль была нестерпима. («Он бросил меня, бросил!.. – плакал прапор в подушку. – Я, видите ли, плох для него… Я, который столько для него… который всегда для него…») Как видим, горечь утраты смешивалась с обидой. Обида росла, распухала волдырем,