Наступили времена, когда давние активисты стыдятся и скрывают, где учились, даже в том случае, когда их учителями были всемирно известные дирижеры и композиторы. Еще одни неожиданно меняют цвет с красного на черный, думая, что этого никто не заметит. Не принимается во внимание то, как они вели себя в прошлом, что представляли собой, важна лишь их вера в Великую утопию, в которую они уверовали в молодости, независимо от того, какую цену им пришлось за это заплатить, или также не принимается во внимание место получения образования, которое само по себе сегодня является дискредитирующим в глазах оценивающих и раздающих блага. Впрочем, в польской истории это происходит не впервой. После обретения Польшей независимости в 1918 году Александр Ледницкий публично призывал не выбрасывать книг классиков русской литературы из домашних библиотек и не отделять себя от части великой мировой культуры. Он убеждал, что придет время, когда эмоции утихнут, их сменит тоска по этим книгам, а их отсутствие на полке будет вызывать неловкость…
Для начала, возможно, стоит коротко рассказать о том, кем мы были, отправляясь в неизвестное – в Советскую Россию или, как тогда повсеместно говорили, в Советский Союз.
Во Франции и в Польше (1930–1949 гг.)
Моя Франция
Город, в котором я родился, Фирмини, не оставил в моей памяти приятных воспоминаний. Я помню годы глубокого кризиса и всеобщей безработицы. Вижу мрачные лица понурых людей, стоящих на улицах в очереди за супом. У него даже был запах. Но мой дядя Радецкий говаривал, что уж лучше было бы нюхать дерьмо, убирая его руками, лишь бы иметь хоть какую-то работу.
Вижу, как отец ведет меня за руку, а под мышкой тащит перевязанные бечевкой книги. Я знаю одну, потому что часто ее смотрел, – это медицинская энциклопедия с цветными иллюстрациями частей тела в разных разрезах и с разным увеличением… Я должен был стать врачом Юдымом[13] – самая большая, неосуществленная мечта моего отца, но тогда я еще не знал об этом. Тем временем нам надо было все эти сокровища продать какому-то букинисту. Мне особенно жаль именно эту книгу, но зато на обед у нас будет гороховый суп, а еще плитка шоколада «Pupier». Черного. Десертного, как мы его называем. Мне бы хотелось молочного, но я не смею об этом просить. Только это настоящий шоколад. Я подслащиваю его кубиками сахара, но уже когда возвращаюсь домой.
Дом… У нас это был угол у тетки. Мы ютились втроем на одной узкой кровати. А дом – это вовсе не дом, а две комнаты в бараке, как тогда говорилось – в «колонии», т. е. ряд жилищ, устроенных на месте бывших военных казарм. Комнаты были просторные, как и положено казармам. Но и жильцов было много. Слева, на возвышении, располагался ряд пристроек с плохо закрывавшимися дверьми, с глубокими дырами в цементном полу кишмя кишащими белыми червями, где можно было присесть и справить