Королева Лир. Чудесные истории. Людмила Петрушевская

запотело. Его провожали общими криками зависти, которые звучали как «Ну, старик, поздравляю!» и «Мы тебя ждём всегда, имей в виду!». Последнее напутствие было такое: «Когда разобьёшься, всё равно возвращайся – склеим!»

      Венецианца унесли наверх, в прекрасную домашнюю жизнь, отражать принцессу, Рыжую Крошку, все закаты и рассветы её шестнадцати лет.

      А у зеркал появилась робкая мечта когда-нибудь тоже пригодиться девочке. Они иногда видели сны о втором этаже, о маленькой спальне с фортепиано.

      – Ну и вот, и снится мне второй этаж, – как обычно, начинал Дядя Свист, а его перебивали.

      – Где его там повесили, ты не рассмотрел?

      Они спрашивали его якобы заботливо, а на самом деле завистливо:

      – В прихожей? Там же темно!

      Рыжая Крошка была всю свою жизнь, от колясочного периода, когда они видели разве что её крутой лобик и золотую кудрявую макушку, и то эту честь имели только маленькие зеркала понизу, – итак, она всегда была любимейшим объектом изображения тридцати стеклянных живописцев и их общим сокровищем, даже тогда, когда она начала взрослеть и предпочла им всем мутноватого венецианского аристократа.

      Итак, однажды вечером толпа зеркал молчала, провожая позднее такси.

      Шестьдесят стоп-сигналов были трудолюбиво отражены и исчезли.

      Вдруг витрина вздрогнула.

      Ничего не отразилось в ней, только какой-то сгусток непрозрачной тьмы смазал сверкающие поверхности, убрал в этом месте ночной блеск, мокрую мостовую, свет фонарей.

      Одно мгновение – и всё вернулось.

      Что это было?

      Большое зеркало по прозвищу Псише, ощущая боль в старом затемнении и зуд на том месте, где возникало ещё одно, новое, сказало:

      – Никто ничего не заметил.

      – Я, – ответил из угла Гений, хотя его никто не спрашивал.

      – Ему видно всё, – откликнулся Дядя Свист. – Но частями.

      – Ты тоже ничего не видел, – повторило Псише. – Понятно?