Мёртвый и спящий друг с другом схожи…
Жека крикнул: «Бегом!» – и мы побежали. Все трое, и Жека тоже. Пересекли пустынную парковку торгового центра, взлетели на пешеходный мост, толкая тележки по пандусам с обеих сторон от лестницы, и на середине моста остановились. Мы всегда замираем здесь, над трассой, даже без команды Жеки. Просто хочется стоять и смотреть. Я у перил, Жека позади, Мишка чуть сбоку, хрипло дышит у моего плеча. Мишка толстоват, ему трудно бегать наравне с нами.
– Почему оно всегда розовое? – в который раз удивился Мишка.
Ответа у нас не было.
Мне, например, всё равно. Розовое небо ничем не хуже голубого. Раньше оно бывало таким на рассвете или когда закат, сейчас – всё время, кроме ночи. Ночь осталась чёрной.
Я перегнулся через перила и плюнул. Проследил за полётом слюны, чтобы увидеть, как внизу, на светло-сером асфальте, появится тёмное пятнышко. Оно – доказательство, что я есть.
Вот бы проехала машина, пусть только одна, пусть далеко, как доказательство, что здесь возможно что-то новое. Но трасса пуста. Мы можем весь день ходить по ней взад и вперёд, ничего не опасаясь, но это скучно, бегать по мосту интереснее. К тому же, с высоты видны дальние холмы, редкие заросли длинного, иссушенного камыша и просоленные пустыри до самого горизонта – нечёткого, будто задымлённого.
Когда становится слишком жарко, соль из земли проступает сильнее и переливается на солнце. Сейчас соли много, издали она похожа на снег. Временами взгляд цепляется за корявое дерево или развалины, но их всего ничего: город в другой стороне, где-то у нас за спинами. Ходить туда лень, тем более – по жаре. Жека говорит, что пока здесь всего хватает, город нам не нужен, и мы не спорим. Верить Жеке удобно, можно не напрягаться и просто быть. Как песок, как лето, как колючие шары перекати-поля. Иногда по ночам мы их поджигаем и запускаем в степь, эти сухие круглые колючки. Ветер гонит их по ровному полю, огонь мечется во тьме, и становится немного жутко. Но это хорошая жуть, вроде восхищения.
– Эй, Кухня, чего тормозишь? – окликнул Жека.
Я обернулся. Мишка уже перешёл мост и собирался спускаться, его тележка стояла на пандусе передними колёсами. Она нормально так смотрелась, доверху набитая разноцветными воздушными шариками, хоть фоткай на рекламные плакаты всяких торжеств. Да, шарики – вроде обещания праздника, Мишка напихал их от души. У меня тот же груз. И у Жеки.
Мы полдня надували эти шарики в детском отделе торгового центра. Нашли в подсобке несколько коробок, уселись на пол и стали надувать. Теперь щёки покалывало, губы потрескались, во рту держался вкус школьных ластиков. Сначала у Мишки не получалось. Мы поржали над ним, но потом научили правильно выталкивать воздух из груди. И увлеклись. Наполнили три тележки шарами, а остальные – сдутые, вроде цветных резиновых тряпочек, – распихали по карманам штанов и под футболки. Ну, правда, жалко оставлять. На них же надписи типа «Поздравляю!», «Ты лучше всех!», «Улыбнись!» или «С днём рожденья!»
– Как будто у меня сегодня день рожденья, ладно? – попросил Мишка.
Он младший у нас, заявил, что будет тринадцатилетним, если назначим ему праздник. А мне уже четырнадцать, если время идёт как раньше. Но тут нет уверенности – раз поменялось небо, могло и время. Жеке на вид лет шестнадцать, а сколько точно – он не рассказывает.
Жека вообще ничего о себе не рассказывает – говорит, что не помнит. Удобная отмазка. Но и у меня память как решето, и у Мишки, словно мы раньше смотрели фильм, а теперь живём по-настоящему. В головах остались бестолковые кусочки прошлых разговоров, смутные картинки, и всё это вроде к нам отношения не имеет. Фильм же – он про других, вымышленных. Наверное, поэтому наши мозги не очень-то дорожат воспоминаниями, позволяют ветру их выдувать, а пустые места заполнять солёным песком. И если предположить, что мы все устроены одинаково, то Жека вполне мог забыть всё подчистую, он в этих пустошах дольше остальных. Это он нас подобрал – сначала меня, потом Мишку. Были и другие, кого он находил, но потом они свинтили в город. Я застал двух таких парней. Жека и про них не рассказывает. Не хочет.
Не то чтобы я подозреваю Жеку во вранье или не доверяю ему, – просто любопытно. Он часто уходит один, и я замечаю его высокий силуэт на крыше полуразвалившегося фабричного цеха. Жека может по полдня стоять там истуканом. Иногда он будто спит с открытыми глазами у ночного костра – острый подбородок упирается в согнутые колени, плечи ссутулены, и только зрачки поблёскивают за свисающими прядями рыжих волос. Словно Жека вслушивается, ждёт чего-то. Иногда он смеётся без всякой причины. А бывает, становится ужасно болтливым и увлечённо травит байки про инопланетян-захватчиков, восстание зомби, смертельные вирусы, чёрную магию и прочую ерунду. И мы подхватываем, надо же найти объяснение пустырям. Но всё это просто трёп, вроде детских страшилок, так, языки почесать.
А про важное Жека не говорит. И про Девчонку тоже.
Девчонку шарики не впечатлили, хотя мы на другое и не рассчитывали, потому