– Теперь ему станет легче, – заметила она, с преувеличенным вниманием разглядывая три медленно стекающиеся воедино капли. – Может, он даже вернется в родное селение. Поздновато для начала новой жизни с новой семьей, но добрая поддержка старых друзей пойдет ему на пользу.
– Лучше сидеть на солнечной завалинке с кем-то, чем одному, – согласился я, выводя лошадь из-под навеса и оглядывая мрачноватый старый амбар с примыкающей к нему ригой. – Ты сделала доброе дело.
– Так ты понял?
– Что вместе со слезами он потерял и немного старого горя? – улыбнулся я. – Не видел, но… почувствовал. Ты словно вскрыла старый нарыв с заскорузлой коркой и выпустила больную кровь.
Сильга с облегчением улыбнулась в ответ:
– Рада, что ты понял правильно. Мы, сильги, часто заставляем людей плакать, и многие думают, что мы злые насмешницы, что любят забавы ради ворошить давно остывшую золу на пепелищах горя…
– Я не из таких.
– Тот бродячий торговец, что убил несчастную семью Бутроса – где он?
– Как я и говорил – казнен.
– Казнен, – с кивком повторила девушка и, поймав несколько красных нитей в руку, начала задумчиво наматывать их на палец. – Это я помню. Но где он?
– Он? Останки?
– Да. Тело казненного. Ты говорил, что догадываешься, где могло упокоиться его тело. Подскажешь?
Кивнув, я развернулся и взглянул на неподвижно сидящего на старом бревне Бутроса, пододвинувшего ноги к остывающей глиняной печурке. Подставив морщинистое лицо затухающему свету, старик едва заметно улыбался.
– Подскажу, – ответил я наконец и одним мягким движением поднял себя в седло. – Если пойму, что это действительно необходимо.
Усевшись следом за мной в седло, сильга первой ткнула лошадь в бок и двинулась к покрытой лужами дороге, неспешно поправляя длинную накидку, что скрыла ее ноги до голеней. Я последовал ее примеру и расправил плащ. Будет жарковато, зато уберегу одежду от пятен грязи, что летит ошметками из-под колес встречных повозок.
– Мне надо осмотреть тело казненного бродячего торговца, палач Рург.
– Это я и так понял. Но для чего?
– Возможно, убивал не сам торговец.
– А кто же? Он сам признался. А старый Бутрос – выживший свидетель.
– Нет-нет, я не говорю, что другие руки держали топор. Но душа торговца… его разум… возможно, они были порабощены.
От ставшего более низким и хрипловатым голоса сильги меня не пробрала дрожь, но вот ленивая сонная дрема ушла мгновенно. Подобравшись в седле, подавшись вперед и заставив коня двигаться чуть быстрее, с плеском окуная копыта в мутные лужи, я спросил:
– Порабощены кем?
– Кхтуном, – доверительно сообщила мне девушка.
Я