Как желала бы я, чтобы путешествие открыло бы ему глаза, чтобы он понял, как много пробелов в его образовании, чтобы смягчились его предрассудки. Но, по-видимому, ему только кадят, и его самомнение растет все больше, а рассудок нет. Что же, кроме печали, может это мне доставить? Какими ничтожествами он окружен, и как легко препятствуют они правде проницать в его уши! Каприви (суждения о котором самого Вильгельма читатель найдет в мемуарах) – прямой, совестливый, честный и превосходный человек, но мой сын почти не видится с ним. Оба же шефа его кабинета исключительно ограниченные люди. Они могут только поддакивать. В окружении моего сына нет ни одной главы такого калибра, чтобы она могла импонировать. Нет ни опоры, ни даже просто сапога, который жмет. Всякое возражение он испытывает, как нечто стесняющее: “Я никого не терплю около меня”.
Как ужасно слышать такие слова из уст тщеславного, чрезвычайно незрелого, капризного и неопытного молодого человека. Можно ли представить себе что-нибудь хуже? Между тем сказано: благородный дух привлекает таких же.
Есть ли хоть какое-нибудь высокое общество при дворе, которое углубляло бы, облагораживало и обучало бы его, человека, на которого возложена тяжелая задача править? Воззрения и чувства самодержца, прусского лейтенанта и прусского бурша. Разве этого достаточно, чтобы быть настоящим монархом?
А тот способ, которым он разделался с Бисмарком? Разве это счастливый, разве это героический поступок? Конечно, Бисмарк ввел злую и внутренне испорченную систему. Это было и нам известно, и мы считали необходимым отделаться от него, но разве это руководило в данном случае? Нет, просто желание освободиться от лично могущего и неприятно вмешивающегося во все дела министра. Дед и отец тоже часто страдали от заносчивости Бисмарка. Но Вильгельм I переносил его потому, что для него все было хорошо, что было консервативно и противолиберально, а также потому, что Бисмарк крайне импонировал этому необычайно ограниченному человеку. (Какая разница в суждениях о Вильгельме I его внука, который ни разу не называет его иначе, как великим.) А другой потому, что желал идти к улучшению положения в отечестве спокойным и осторожным путем и уже, конечно, в отношении к Бисмарку как историческому персонажу, всегда поступил бы осторожно и по-рыцарски».
В этом замечательном письме мы имеем, в сущности, подлинный портрет Вильгельма, сделанный рукою матери, и читателю будет нетрудно противопоставить его автопортрету Вильгельма.
Возвращаюсь к отношению Вильгельма к России. Надо отметить, что к Николаю II он относился иначе, чем к Александру. Он понял сразу всю глупость и всю бесхарактерность этого жалкого человека. Считая себя автократом и Николая тоже, он поддался иллюзии, что может просто руководить русской политикой, подчинив себе Николая.
Витте в своих воспоминаниях совершенно разрушает Вильгельмовские россказни о бескорыстной дружбе к Николаю. Во втором томе своих воспоминаний,