В Италии начиналась агитация за «Dalmazia nostra»; я был на лекции одного далматинского итальянца, лектора и публициста в Англии. Тотчас же, как и позднее, я беседовал с этими антиславянскими политиками (например, с редактором Дуданом), чтобы ознакомиться с их аргументацией. Я увидел, что итальянцы из Италии (в отличие от итальянцев из ирреденты) думали о Далмации мало; Триест, Азия, Африка (колонии) и Тридент – Триест гораздо больше, чем Тридент – были предметами мечтаний. Я советовал югославянам, чтобы они тоже выступили публично и начали хорошо организованную пропаганду; я полагал, что, несмотря на значительные затруднения, им бы удалось привлечь на свою сторону часть политиков и общества. Я заметил, что итальянским народом руководил не империализм, а наследственная антипатия к австриякам. Поэтому он был гораздо менее настроен против немцев (имперских). Кроме того, на итальянцев подействовало и насилие над Бельгией, несмотря на то, что Италия не давала обязательства поддерживать бельгийский нейтралитет. Источником империализма является не народ: монархи, генералы, банкиры, принцы, профессора, журналисты, интеллигенция – вот авангард и армия империализма. Уместно вспомнить, что Италия в 1913 г., когда Австрия соблазняла ее напасть на Сербию, два раза отклонила это предложение.
В Италии было много людей, которые считали, что война – дело, касающееся скорее французов, русских и немцев, чем итальянцев; я часто слышал аргумент, которым теперь пользуется Нитти, что война – борьба между Германством и Славянством. Отсюда можно было черпать доводы и за нейтралитет, и за немцев против славян, т. е. за «Dalmazia nostra».
Я сказал уже, что почти завидовал югославянам, ибо у них за границей было столько политических деятелей; при ближайшем наблюдении в Риме я, однако, заметил, что им грозят распри. Хотя у них всех была одна программа: единение трехименного народа, но эта хорошая и разумная программа не была подробно разработана. Это было сразу заметно из всех разговоров. Кроме того начал чувствоваться старый спор между сербами и хорватами. Сербский посол стоял весьма решительно за единение и был в весьма хороших отношениях с хорватами; но мне казалось, что некоторые хорваты чрезмерно подчеркивают культурное значение хорватов, в то время как в данный момент и в течение всей войны, прежде всего дело шло о политическом и военном руководительстве.
Мои югославянские друзья знали, что я представлял себе их национальное единение, руководимое в политическом отношении сербами; я представлял себе это единство как плод продуманной и постепенной административной унификации различных югославянских земель, привыкших к своим административным и культурным