Таящийся у порога. Говард Филлипс Лавкрафт

ли, очень многие люди слепо верят всякого рода сплетням, как бы они ни были смехотворно нелепы. – Хопкинс чуть помолчал, прежде чем продолжить: – Вы уже достаточно взрослый и серьезный человек и, надеюсь, в состоянии понять и оценить, что это значит, – особенно для такой сельской глубинки, как наша. Еще в бытность мою ребенком о вашем прадеде рассказывали массу всяческих небылиц, но факты таковы: в течение всех лет, что он прожил в своем поместье, у многих семей в этих местах периодически исчезали маленькие дети, причем исчезали бесследно, так что сегодня всем старожилам первым делом пришло в голову сопоставить два разных события: появление в усадьбе нового человека из семейства Пибоди и новое чудовищное преступление, по всем признакам чрезвычайно похожее на те трагедии, которые молва всегда связывала с одним из членов вашего рода.

      – Но это же абсурд!

      – Безусловно, вы правы, – поспешно согласился старый адвокат, но в голосе его, вполне любезном и дружелюбном, не чувствовалось уверенности, – однако все обстоит именно так, как я вам описал. И потом, сейчас апрель и до Вальпургиевой ночи осталось меньше месяца.

      Боюсь, при последних его словах я побледнел настолько, что это уже не могло остаться незамеченным.

      – Полноте, мистер Пибоди, – сказал Хопкинс, неудачно пытаясь войти в шутливо-фамильярный тон, – уж вы-то наверняка знаете, что здесь все и всегда считали вашего прадеда чернокнижником и колдуном!

      Когда я несколько минут спустя покидал дом этого славного джентльмена, мысли мои пребывали в ужаснейшем беспорядке. Несмотря на приводившие меня в ярость презрительные и – как я не без злорадства отметил – испуганные взгляды встречных обывателей, я был гораздо сильнее обеспокоен одним внезапно закравшимся мне в душу подозрением: а не было ли и впрямь какой-то связи между событиями этого дня и тем, что привиделось мне прошлой ночью? Итак, попробуем рассуждать здраво: накануне мой незабвенный предок является мне в ряде неясных и причудливых сновидений, а на следующий день о нем вдруг заходит разговор при обстоятельствах, уже гораздо более зловещих и – что особенно важно – более реальных. Хотя, с другой стороны, я узнал в городке не так уж много, разве что выяснил причину неприязненного отношения местных жителей к Эзафу Пибоди: они, народ в большинстве своем невежественный и суеверный, считали его магом, колдуном, злым волшебником – в общем, тем, кто знается почем зря со всякой нечистой силой; но это было всего лишь их субъективное мнение. Не стараясь теперь уже соблюдать хотя бы видимость приличия, я протолкался сквозь группу людей, которые в свою очередь шарахались от меня, как от прокаженного, уселся в свой автомобиль и поехал обратно в усадьбу. По приезде нервы мои подверглись еще одному испытанию – к двери был прибит гвоздями большой кусок фанеры, на котором кто-то из моих безграмотных соседей коряво нацарапал карандашом: «Праваливай – а ни то будит худо».

III

      Следующая ночь – отчасти, быть может, под влиянием всех описанных выше неприятных