Таящийся у порога. Говард Филлипс Лавкрафт

меня ничего не понимающим в антиквариате. Здесь были также всякие старинные вещицы и безделушки, превосходные изделия из дутого стекла и хэвилендского фарфора, расставленные на полках вдоль стен и на этажерках. Немалую ценность представляли и характерные детали быта новоанглийской фермы, давно уже вышедшие из употребления: ручной работы щипцы для снятия нагара со свечей, пробковая чернильница с деревянной затычкой, резные подсвечники, подставка для книг, манок для диких индеек из кожи и прутьев, скрепленных сосновой смолой, тыквенные бутыли, старинная вышивка – все это накопилось за многие десятилетия, что простоял здесь этот дом, построенный еще первыми переселенцами.

      – Вы живете один, мистер Старк? – спросил я, улучив паузу в его монотонных рассуждениях.

      – Теперь один, да. Раньше тут были Молли и Дюи. Абель уехал отсюда еще мальчишкой, а Элла померла от лихорадки. Я живу один вот уже седьмой год.

      Я заметил, что даже во время разговора старик держался настороженно, словно чего-то ожидая. Он как будто пытался расслышать снаружи в шуме дождя некие посторонние звуки, но таковых не было – только шорох мышиной возни по углам да все та же беспрестанная дробь дождевых капель по крыше. Старик, однако, продолжал прислушиваться, по-петушиному резко дергая головой; зрачки его глаз сузились, как при ярком свете, бледная плешь просвечивала сквозь венчик спутанных седых волос. На вид ему было лет восемьдесят, но в действительности могло быть и шестьдесят, принимая в расчет одинокий и замкнутый образ жизни, преждевременно старящий человека.

      – Вам по пути никто не попадался? – спросил он внезапно.

      – Ни единой души от самого Данвича. Это будет миль семнадцать, по моим подсчетам.

      – Плюс-минус полмили, – согласился он и вдруг ни с того ни с сего начал фыркать и хихикать самым дурацким образом, как будто не в силах более сдержать распиравшее его изнутри веселье. – Нынче день Уэнтворта. Наума Уэнтворта, – сообщил он вторично. Зрачки его вновь на мгновенье настороженно сузились. – Давно вы торгуете в наших краях? Знавали небось Наума Уэнтворта?

      – Нет, сэр. Не приходилось. Я все чаще бываю в городах. В сельской местности только проездом.

      – Наума знали почти все, – продолжал старик, – но никто не знал его так хорошо, как я. Видите эту книгу? – Он указал на старый, донельзя замусоленный том в обернутой бумагой обложке, на который я прежде, осматривая эту слабо освещенную комнату, не обратил особого внимания. – Это «Седьмая Книга Моисея», из нее я узнал много больше, чем из всех других книг, какие читал. Раньше она была у Наума.

      Он хмыкнул, что-то припоминая.

      – Ну и чудак был этот Наум, скажу я вам. Зловредный, однако, чудак – и скаредный, это уж точно. Как вы могли его не знать – ума не приложу.

      Я заверил его в том, что никогда прежде не слышал даже имени Наума Уэнтворта, между делом отметив про себя весьма странные литературные вкусы хозяина дома – «Седьмая Книга Моисея», к чтению коей он был столь привержен, являлась не чем иным,