– Это вы позвонили сегодня ночью в милицию по поводу стрельбы у соседей?
– Не я, муж. Он услышал выстрел, он и позвонил.
– А в квартире у соседа вы вчера были?
– Я? С какой стати?
– Стол у него там на двоих накрыт. А вы соседка ближайшая.
Васильцова чуть не зашипела от злости, аки рассерженная кошка:
– Нечего на меня наговаривать! Не была я у него вчера!
– А вообще – захаживали?
– Ну, по-соседски иногда. Соль там если кончится или спички.
– То есть в половую связь с убитым вы никогда не вступали?
Мне показалось, что она сейчас вцепится мне в глаза своими отманикюренными ноготками – а что, запросто могла, если судить по виду и речи. Кто она там по происхождению: буфетчица, подавальщица, кастелянша? Где ее подцепил фронтовик генерал Васильцов?
– Не было у меня с убитым никогда ничего!
– Хорошо, я верю вам, верю. А вы-то вчера выстрел слышали?
– Да! Был какой-то хлопок. Мы кефир пили, когда мой генерал говорит: «Слышишь, Вера, кажется, стреляют. И кажется, у соседей». Ну, я ему и сказала сразу в милицию позвонить.
«Кефир пили» – это была хорошая деталь, которая сразу вызывала доверие к рассказу.
– А кто еще из соседей мог к академику в гости приходить? Артистка Кронина, например, с четвертого этажа?
Лицо генеральской женки снова перекосилось.
– Машка – шлюха еще та. Но я свечки не держала. И не знаю, что у нее там с академиком было. И была ли она вчера у него? Вы сами у ней спросите.
– Спрошу, конечно. А вы знали вообще, что убитый – бессмертный?
– Конечно. Он особо не афишировал, не хвастался, но и не скрывал.
– Ладно. Если понадобится официальный допрос, мы вас вызовем повесткой.
– Я не против.
– Против, не против – прийти в любом случае придется.
Я заглянул назад в квартиру убиенного, где заканчивали описывать труп и результаты осмотра места происшествия, и сказал Вадику, что спущусь на этаж ниже, к артистке Крониной.
За дверью молодой женщины грохотала музыка. Я прислушался и определил, что это – западный неодобряемый рок, опера «Иисус Христос – суперзвезда». Меня по этому поводу сынуля натаскивал, хоть я и говорил ему тысячу раз, что доведет его любовь к ненашей музыке до цугундера, а он все равно: ах, битлы; ах, роллинги; ах, свинцовые цепеллины. Где-то доставал за огромные деньги катушки с записями или пласты фирменные, переписывал на свой магнитофон, делился с друзьями. Позиция властей по поводу рока четкостью не отличалась: и не запрещалось строго-настрого, но и не одобрялось. Понятно, что в райкоме на исповеди любовью к зарубежной музыке хвастать не будешь и любое прослушивание тебе в минус идет – но и такого, чтобы бобины-катушки иноземные изымать, как книги запрещенные, заведено не было.
Я позвонил в дверь к актрисуле – раз, другой, третий.
Наконец музыку выключили, и на пороге возникла хозяйка.
Понятно,