– А что же, значит, Господь есть?
Он усмехнулся.
– Ну, если я есть – значит, есть и он.
– И бессмертие души в принципе существует?
– А ты подумай: зачем иначе мне соблазнять тебя? И уговаривать подписать договор? Ясно же, что раз я домогался твоей души – и получил ее, кстати! – то, значит, были до нее и другие охотники, иные претенденты. Просто у них, у всех этих ангелов-архангелов и светлой стороны бытия, пиар похуже, чем мой, и рекламные агенты практически не работают. Все пущено на самотек: поверил в этого вашего бога – значит, поверил. Выполнял всякие там заповеди, слушал проповеди – получишь посмертно царствие небесное. А как там все обустроено, у человечества ясной картины нет, а рекламные агенты со стороны добра или всевышнего ведут дела, повторюсь еще раз, довольно плохо. Вот и выбирают люди не самое совершенное бытие, зато хорошо знакомое – здесь, на Земле. Как и ты выбрал, кстати. Ну, мы заболтались. Пора тебе в путь.
И он надвинулся на меня, глядя своими угольно-черными глазами прямо мне в душу, и коснулся бриллиантовым набалдашником своей трости моего лба.
…Я сидел за уроками.
Я ощущал свое новое тело: молодое, упругое, сильное.
Оно многое мне обещало.
Тем более что был я уже не глупым четырнадцатилетним мальчишкой, а оснащенным собственной многолетней мудростью.
Мама пришла с кухни. В руках она комкала полотенце. В ее глазах стояли слезы. Она сказала:
– Дедушка умер.
Я чуть не брякнул: «Я знаю». Но потом фарисейски воскликнул: «Ой, как жаль!»
Судилище
Меня вывели в большой зал, чем-то похожий на модерновый советский кинотеатр или большой дом культуры вроде бывшего кинотеатра «Россия» на Пушкинской площади. Хорошо еще балкона с бельэтажем не было. Но зал весь оказался заполнен до отказа. Ни одного свободного места. И это было, конечно, ужасно неудобно, потому что был я совершенно голым.
При моем появлении по залу прошел шумок, но никто, естественно, не зааплодировал – да я и не ждал никаких оваций.
Меня усадили прямо посреди сцены, на колючий и неудобный стул. Его сиденье было из кожзаменителя, поэтому прилипало к голой коже.
В зале вроде бы не было знакомых лиц. Сидевшие в первом ряду две девушки обменялись между собой усмешливыми замечаниями – возможно, по поводу моих скромных статей. У меня и впрямь все скукожилось, да еще и холодно было, из какой-то дыры все время поддувало. Я постарался усесться так, чтобы прикрыться, хотя бы ляжками, от посторонних взглядов. Кисти рук мне привязали кожаными ремешками к деревянным поручням кресла. Крайне неудобно, и морально и физически, было так сидеть голеньким на виду у всего зала.
Откуда-то