Уходящие в Вечность. Часть 2. Самира Фаттах

душа его отдыхала, очищалась от всего суетного, бренного, мирского. Не так ли и человек, достигнув духовного совершенства и постигнувший много наук с такой же точно высоты взирает на мир. Все видится отсюда чистым и гладким, и какие широчайшие горизонты открываются внутреннему взору, когда поднимаешься все выше и выше. Но чем человек ниже и мельче, тем больше ему видна вся пыль и грязь на дороге, все недостатки, и он больше подвержен пагубным страстям и мелким склокам, чем тот, кто со своей высоты просто не замечает, не видит их. Теперь на этой площадке с утра джигиты начинали военные занятия – они совершенствовались в стрельбе, в скачках через препятствия. Сразу же после утреннего намаза Рамазан самолично объезжал своих подчиненных, поднимал их от сладкого сна.

      Он собирал всех за кишлаком и сразу начинались долгие веселые военные игры, часто сопровождавшиеся шутками и оживленными разговорами. Общий азарт охватывал джигитов, к ним присоединялись кишлачные молодые ребята и средних лет дехкане.

      Здешнее мужское население от мала до велика все были прекрасными наездниками, у них было чему поучиться, и Рамазан наравне со всеми обучался у опытных лакайцев их великолепному боевому искусству, тренировался в стрельбе. После занятий до вечера оставалось много времени.

      Солнечный полдень, жаркий и медлительный, располагал к скуке и праздности. Джигиты медленно и лениво расходились по своим делам. Некоторые помогали крестьянам по хозяйству, ходили в горы за хворостом, выгоняли на водопой лошадей.

      Вечером Нияз ата приносил в михмонхану чиряк26 с льняным маслом, от которого комнату наполняла густая, едкая копоть, она щипала глаза и темным туманом безысходности и неопределенности проникала в душу.

      После последней молитвы к Рамазану приходил кто-нибудь из десятников, но чаще всех заходил Хусейн: в душе его, кипучей и страстной, бил неиссякаемый родник внутренней силы, из которого Рамазан черпал успокоение, часто беседуя с ним ночи напролет.

      Неопределенность затягивалась. Отряд давно уже стоял на вынужденном отдыхе. Лето уходило в долину, с гор спускалась, подкрадываясь, осень.

      Отдых, о котором мечтали и грезили люди во время непрерывных боев, становился им в тягость. Рамазан постоянно ловил отдельные фразы и намеки во время разговоров.

      Джигиты были недовольны, словно все счастье их было в сражениях, они опять рвались туда, где царила опасность, где жизнь и смерть стояли у одной черты.

      Все это снова и снова подтверждало истину, раз и навсегда усвоенную Рамазаном: как правило, человек не может наслаждаться настоящим, он всегда живет будущим, надеясь на грядущее счастье, хотя самого будущего нет, оно еще не настало, а есть единственный миг, который сейчас – им-то и надо жить и довольствоваться.

      Несколько раз десятники докладывали Рамазану, что люди уже не желают больше ждать, стало сложно обуздать кипучую энергию и останавливать стремление людей освобождать свою землю. Тогда Рамазан приказал собраться всем десятникам