– Те же самые? – Монтелье кивнул на троицу за угловым столиком. – Это с них вы писали Живоглота, Мордокрута и Ухореза?
– Шутите? – улыбнулся Пераль.
– И в мыслях не держал!
Такой ответ дорогого стоил в устах телепата.
– Те красавцы давно умерли. Люди их профессии долго не живут.
– Люди вообще долго не живут, – мрачно заметил режиссер. Сегодня он был склонен к меланхолии. – Вы плохо выглядите, сеньор Пераль. Я тоже плохо выгляжу.
– Возраст, – согласился драматург. – Проклятые годы.
– Хотите сказать, что я вам в отцы гожусь?
– Отец-телепат? – брови Луиса Пераля взмыли на лоб.
Всю осмотрительность драматурга как водой смыло. Острый язык пулей вылетел на авансцену:
– Спаси меня Господь от такого кошмара!
Монтелье протянул руку, длинную и тощую, словно заградительный шлагбаум. Взяв кувшин, режиссер разлил вино по кружкам. На скатерть сорвалась багровая капель, расплылась пятнами. Некоторое время Монтелье изучал пятна с таким пристальным вниманием, что впору было поверить: это тесты на ассоциативное мышление, от которых зависит карьера режиссера.
Карты, подумал драматург. Гадалка над картами. Луис Пераль ничего не знал о пятнах, которые тесты, но в картах он разбирался. Да и в гадалках, если честно. Между столов бродила судьба, старая волчица-судьба: мокрой шкурой воняло так, что глаза слезились.
– Я действительно гожусь вам в отцы, – Монтелье отхлебнул вина, забыв произнести тост. – Это чистая правда. В Ойкумене живут дольше, сеньор Пераль. И сохраняются лучше. Впрочем, Террафима – член Галактической Лиги, а значит, Ойкумены. Со временем у вас возрастет продолжительность жизни. Продолжительность и качество, да.
– Я порадуюсь этому из могилы, – согласился Пераль.
– И я, – Монтелье допил кружку залпом. – Значит, прежние головорезы умерли? Мир их буйному праху. А эти? Вы же не станете упрашивать меня, чтобы я подверг их ментальному насилию?
– Без разрешения? – ужаснулся Луис Пераль. – Без нотариального заверения? Без акта, подписанного телепатом-свидетелем?! Лицензия первой категории… Да что вы такое говорите, сеньор Монтелье! За кого вы меня принимаете?!
– У вас прекрасная память, – буркнул режиссер.
Он вновь обратил лицо к угловому столику, и головорезы встали. Три правых руки легли на эфесы шпаг. Три левых руки закрутили усы винтом. Три смачных плевка шлепнулись на пол, строго на середине пути от жрецов искусства к рыцарям плаща и кинжала.
– Сеньор Пераль! – хором возгласила троица. – Досточтимый сеньор Пераль!
– Я вас слушаю, господа, – драматург скромно привстал.
– Этот сеньор вас обременяет?
– А если я скажу да, господа?
– Не утруждайтесь, сеньор Пераль! Вы только бровью поведите, и этот сеньор пожалеет, что родился на свет. Вам его нашинковать ломтями? Нашпиговать чесночком?
– Заманчивое предложение, друзья мои. Увы, я вынужден отказаться. Этот сеньор – мой благодетель. Отец моей славы, добрый гений моего кошелька. Согласитесь, таких людей не шинкуют без веской причины. Хозяин! Вина благородным сеньорам! Лучшего вина из здешних подвалов! За мой счет!
– Виват Чуду Природы! – гаркнула троица. – Виват!
– Не те, – констатировал Монтелье, с интересом наблюдая за ситуацией. – Жаль. Сейчас бы они стали миллионерами. Продали бы права на мемуары: «Как я служил прототипом»… Хотите знать, зачем я прилетел, сеньор Пераль? Я привез вам два предложения. На первое вы не сможете согласиться. От второго не сможете отказаться.
Возле стола возник папаша Лопес: двести фунтов чистейшего добродушия. Тарелки, миски, блюдца вспорхнули с рук хозяина стаей дроздов – и опустились на стол, не задев друг друга. Куда там! – они даже не брякнули о кружки с кувшином.
– Что это? – спросил Монтелье.
– Свиные ножки, – доложил папаша Лопес. – Душистый перчик, лавровый листик, бутончик гвоздички. Чесночок, морковушка, сельдерейчик. Варим до готовности, запекаем, кушаем. Я бы сказал: кушенькаем.
– А это?
– Свиные ушки.
– Перчик, листик?
– Сеньор кулинар? Добавьте обжарку в меду, и дело в шляпе!
– Но ведь это очень вредно для здоровья!
– Очень, сеньор!
– Вы уверены?
– Никаких сомнений, сеньор! Вредней не сыщете!
– Великий