Я должен быть послушным королеве, рад бы делать только то, что вам может быть добрым и милым. Почему вы все, будто дали друг другу слово, отстраняетесь от меня?
Пжедислав помолчал немного.
– Во-первых, я должен сказать вам то, что у меня больше всего на сердце лежит, – сказал он, – то, что я тоже санимал должность губернатора, как обязанность, но не то, что бы на этом настаивал и об этом старался. Сегодня я не взялся бы за неё.
Может ли это быть, чтобы вы сами не знали, почему вас так принимают великополяне? Эта земля, Пястовское гнездо, от которой всё это государство получило имя и королей, лишённое всего, даже того привилея, что стерегло в Гнезне короны… было при том одном, что его всегда великополянин занимал.
Не имея удельных князей, хотели над собой такого, что тут бы родился и воспитывался.
– Разве во всей этой Короне не все братья? – спросил Оттон. – Ведь наших Топоров много в Силезии и тут у нас. Я тут чужой?
– Если мы и братья, то двоюродные, – рассмеялся Пжедислав, – напрасная это вещь – доказывать иначе, когда по речи и привычкам любой поймёт, что нас не одна наседка выседела. Впрочем, тут о законе идёт речь, а не о любви. Если бы вам в Краков послали великополянина, вы также бы на него негодовали. Ни королева, ни король не понимают этого, вы, милостивый мой, должны были заранее знать, что вас ждёт.
Оттон из Пилцы гордо покачал головой.
– Я провинился в том, что этого не предвидел, – сказал он. – Свершилось. Позволить вам сегодня себя выгнать, себя, посланному с руки короля, было бы позорно… Поверьте мне, что я желаю добра и…
Сделав ему знак рукой, Пжедислав не дал ему говорить.
– Это ничуть не поможет, – прервал он. – Вы выбрали плохое место. Жаль мне вас, но тут нечем помочь.
– Моя честь не позволяет мне его оставить.
– А наша честь не допускает, чтобы мы иначе вас приняли, только так, как видите.
– Значит, знать меня не хотите?
– Оттона из Пилцы уважаю, – сказал Пжедислав, – но губернатора в Познани краковянина – не знаю.
– Где же то право, которого вы придерживаетесь?
– Его записали века… стоит ли где на бумаге или нет, мы его у себя отобрать не дадим.
А спустя минуту воевода добавил:
– Дойдёт до того, что, когда сегодня всё нужно писать и запечатывать, потому что слово ничего не стоит, мы постараемся на каком-нибудь будущем съезде, даст Бог, о том, чтобы обычай превратился в письменный закон.
Они стояли так напротив друг друга, а воевода постоянно указывал гостю на стул, когда тот глядел уже в открытое окно, не пройдёт ли град и слякоть, чтобы, не мешкая, удалиться.
Подали заздравные кубки, Оттон своего не коснулся.
– Пане воевода, – сказал он, – мне кажется, что королевская воля выше права. Постарайтесь её изменить, но слушать её нужно.
– А я полагаю, что рыцари тех земель