Дэвиду не нравилось посещать синагогу и еврейское общество, в которые они ходили регулярно. Там приходилось сидеть тихо и соблюдать правила, да еще к тому же он все время чувствовал, что ничего здесь не знает и не понимает. Каждый ритуал состоял из тысячи нюансов, знание о которых ребенку не передается по наследству, но Дэвиду казалось, что все кругом знают куда больше, чем он. На каждый вопрос, который у него возникал, ответ, кажется, знали все присутствующие кроме него. Чуть позже к этому неприятному чувству отверженности прибавилось еще и плохое отношение сверстников к нему. Конечно, в синагоге никто не бил, не задирал и не ставил ему подножек. Матери тщательно следили за тем, чтобы дети здесь прилично себя вели. Однако во всех играх Дэвид оказывался лишним и не нужным. Особенно трудно приходилось на праздниках бар-мицвы. На праздник по случаю взросления мальчика (тринадцатилетие) обычно приглашали всех детей из еврейского квартала независимо от их возраста.
Празднование обычно проходило у кого-то дома или в большом семейном кафе неподалеку. Дети помладше собирались в одном углу зала, а мальчики постарше вместе с виновником торжества либо отгораживались в другом углу, либо старались смешаться со взрослыми. Шестилетнему ребенку сложно смешаться со взрослой аудиторией, а в детские игры его не принимали, называя найденышем и приблудышем. В еврейской общине все знали о том, что Дэвида усыновили, да Берковицы и не собирались скрывать этот факт, не предполагая, что для ребенка это грозит дополнительными трудностями. Женщины из общины с удовольствием обсуждали приемного сына семьи Берковиц, не стесняясь присутствия рядом своих детей. Никто из них не осуждал семью за усыновленного ребенка, но вот приводить его в общину им казалось неправильным.
– Мало ли какого он рода и племени, ребенок не еврей, зачем ему здесь присутствовать? Никто не против, пусть усыновляют хоть весь приют, но зачем им прививать эту культуру.
– Ты видела ребенка? Он точно еврей.
– Мы ничего не знаем о его матери. Если мы не знаем его предков, он опасный человек…
Такие разговоры повторялись раз за разом. Дети во всем этом понимали только то, что Дэвид здесь чужак, которого непонятно зачем привели в их братство. Именно это они и говорили ему, когда ребенок хотел, чтобы его взяли в игру. Дэвид злился, сжимал кулаки и плакал до тех пор, пока ему не сказал это мальчик, который был на год младше его. Худой, субтильный ребенок, шею которого можно было бы обхватить двумя пальцами, говорил сейчас массивному, полному Дэвиду, что тот не достоин быть участником игры.
В следующую секунду Дэвид уже набросился на ребенка