Надежда и отчаяние. Егор Букин

начинала пить. Не знаю, совпадения ли это были, или у нее какой-то сигнал в голове срабатывал, что вот именно сейчас нужно обратиться в отвратительное животное, забывающее все какие бы то ни было нормы морали, но всякий раз она угадывала. Я старался всем видом показать, что у меня крайне паршивое настроение, что меня не нужно сейчас трогать, но ведь пьяному человеку не объяснишь, что лучше меня сейчас оставить, что вот это ты делаешь неправильно и проч., и проч. потому что человек оный совершенно тупеет. Потому ее придирки превращались в откровеннейшую чушь: дескать, вот опять пришел, опять спугнул моего любимого кота, как ты мне надоел и т. д., и т.д. и т.п. Однажды она даже пыталась меня побить какой-то деревянной шваброй. Помню, как рыдал, а она все равно продолжала. А на другой день… На другой день она сказала, что лучше бы я не рождался. Я понимаю, что эти слова были сказаны спьяну, в порыве гнева, но какая к черту разница!? Они были сказаны, а значит она об этом думала. Ведь не зря говорят: «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке». Она-то наверняка забыла это на следующий же день, а мне до того эта материнская фраза в душу запала, что я ее никак забыть не могу. Вот уже пять долгих лет. Да и, наверное, я ее никогда не забуду. С тех пор я часто думал об этом. И, кажется, она была права…

      После очередной выходки с ее стороны я решился; написал гневнейшую записку, где просил обвинять в своей смерти ее, где всю свою душу наружу вывернул, где все, что думал о ней написал, одним словом – выговорился; мать же тем временем пьяная лежала на диване и курила; подле дивана были разбросаны окурки, бутылки, тарелки с объедками и сгоревшими спичками.

      Помню свои дрожащие руки, помню холод стали. И помню, что на лице не было ни слез ни даже страха. А дальше мне не хватило сил. Я и сейчас смерти не боюсь, я к ней совершенно равнодушен. Поскольку жизнь уподобилась смерти, смерть мне представляется неким возвращением к жизни или как минимум отдыхом и избавлением от страданий. На том свете наверняка будет лучше. Где-то ведь должно быть лучше?.. Я побоялся именно боли, потому что жутко ее не люблю. По этой причине через полтора года я купил у одного знакомого с рук травматический пистолет (для самообороны естественно). Он и сейчас лежит у меня в пальто. В конце концов все закончилось тем же самым. Мой мозг начал вести борьбу с сердцем и победил – я не нажал на спусковой крючок. Но тогда я воспринял это как знак, что мне рано умирать, что у меня еще есть какое-то особое предназначение. Правда теперь, когда я так и не нашел цели своего существования, мне кажется, что та осечка нужна была для того, чтобы подольше надо мной поглумиться. Но надежда, как говорится, умирает последней. Вот он, девиз моей жизни – живи и надейся! Пока сердце стучит – я буду жить и надеяться.

      Я очнулся, когда понял, что скурено уже больше половины сигареты. Вынул ее изо рта и посмотрел на тлеющий огонек умирающего табачного изделия, затем потушил его. С трудом поднявшись, не чувствуя от холода рук, я пошел обратно в свою квартиру. Там я взглянул на часы – полночь. Спать осталось примерно часов шесть,