Жизнь дана для того, чтобы исторгнуть вовне свои страсти, говорит ему Миннаэта. Ремесло позволяет придать им совершенную форму, вторит ей Эмриат. Поэтому самая противоестественная вещь для живого существа – опустошение, думает он сам. И порожденная опустошением неуязвимость – добавляет хриплый, пробирающий до мурашек голос. Обернись, воин!
Он оборачивается, немея от ужаса. И видит противоположный берег реки. Взгляд черно-белых глаз единым махом сметает все, чем он стал за последние три сотни лет тренировок, сражений и убийств. Безо всякого почтения вскрывает его суть как вскрывают устрицу, лишает оболочки из отточенных до смертоносного автоматизма рефлексов.
Оставляет наедине со смятением и беспомощностью.
"Ты существуешь! Кто ты?!"
"Я не знаю!"
Жизнь в той форме, в которой она всем известна – это чья-то шутка, злая и жестокая. В ней нет места необычайному.
Мышцы деревенеют, лицо искривляется, тело перестает подчиняться приказам разума. Не знающий промаха охотник. Воин-легенда, которого невозможно убить.
Какая ирония!
Удар в грудь, удушье, падение. Падение в пропасть без дна, без надежды на спасение.
Голос. Звук. Верх и низ меняются местами сотни раз. Падение обращается в полет, в стремление достичь поверхности, но это трудно, так трудно. Труднее, чем обычно. Как же далеко я нынче зашел…
Нечеткий профиль, черная бровь, линия ресниц. Мокрый меховой воротник. Проклятый мех, нужно было его отрезать!
Прикосновение к щеке. Ладонь, горячая как в лихорадке. Затылок взрывается болью, звезды под веками складываются в фигуру белой лани, формирующей мысленное послание – уже не вопросительное.
Утвердительное.
"Если я существую – значит, можешь и ты."
Тамлин открыл глаза, приподнялся на локтях.
За оконцем рассвело; легкая занавесь колыхалась, на полу то появлялось, то исчезало пятнышко света. Репарационная сфера над ним сдулась, пустые ампулы свисали с дряблого грибного тела. Тамлин осторожно размотал бинты на голове, дотронулся до затылка, зашипел. И повязку с плеча снимать не стал.
Он осторожно сел, подождал, пока пройдет головокружение, и огляделся в поисках тапочек. Тапочек у ложа почему-то оказалось три: один правый и два левых.
Тамлин прищурился. Крайний левый тапочек съежился под его взглядом. Воин тронул его носком босой ноги – обувь вдруг заквакала утробным басом, прыгнула в сторону и забилась в щель под шкафчиком.
Тамлин моргнул, взглянул на тапки, затем под шкаф, где возился их собрат. Пересчитал пальцы на руке, чтобы убедиться в своей адекватности.
Дверь отворилась, в бокс заглянул юноша с безумными желтыми глазами и провел рукой по всклокоченным медовым кудрям. Одет он был в рабочий костюм повелителей стихий: изумрудно-зеленый, перепачканный пятнами от красителей и прожженный реактивами.
– Бубик? Ты тут? О, ваше величество, – элле поклонился. – Вы не видели жабу?
– Жабу, значит, – уточнил Тамлин, краем глаза наблюдая, как тапочек ползет